Тони Парсонс - Men from the Boys, или Мальчики и мужчины

Но со временем — когда свадебные фотографии стали покрываться пылью, когда появился ребенок и ночью приходилось то и дело вставать, а сон внезапно сделался самой большой драгоценностью — мы оба обнаружили, что засыпаем лучше, прижавшись друг к другу спинами.

Все еще касаясь друг друга — всегда касаясь друг друга — от пяток до нежных крыльев ее лопаток. И ласкали друг друга по-иному — поглаживали друг друга перед сном, словно говоря то, о чем не скажешь словами.

Это все еще я.

Это все еще ты.

Мы все еще здесь, вместе.

Ничего не изменилось.

Но теперь, похоже, мы перешли в третью, последнюю стадию. Лежали спиной друг к другу, не касаясь друг друга, словно между нами выросла стена, которую никто из нас не мог сломать.

Словно мы спали на отдельных кроватях.

Словно мы спали поодиночке.

— Ты когда-нибудь чувствовал, что слишком стар, чтобы начать сначала? — проговорила в темноте Сид, не поворачиваясь ко мне, таким тихим голосом, словно говорила сама с собой. Я услышал, как она вздохнула. — Снова пройти через все это — встретить кого-то, и посмотреть, получается ли у вас, и подумать, достаточно ли того, что ты чувствуешь, чтобы жить вместе со всем багажом, имеющимся у обоих? Ты когда-нибудь ощущал что-то подобное, Гарри?

Я поднял голову. Я хотел обнять ее. Или хотя бы слегка дотронуться до нее, чтобы послать старое сообщение. «Это все еще я». Но между нами была эта треклятая стена, и я не мог ее преодолеть.

— Сид, — сказал я. — Мы расстаемся?

— Иногда я это чувствую, — продолжала она, отвечая на свой вопрос, но не на мой. — Что я очень старая и усталая, чтобы пытаться начать сначала.

Я почувствовал, что она подтянула ноги к животу и обхватила их. Мне снова захотелось прижаться к ней, но я не мог.

— А иногда я чувствую, что слишком молода, чтобы довольствоваться тем, что у нас есть, — проговорила она.

Потом засмеялась.

— Вот проблема века, — сказала она, американка, любящая старые английские афоризмы.

И замолчала.

Наверное, я ненадолго уснул, потому что видел во сне родителей. Они сидели в гостиной дома, где я вырос, и казались такими настоящими, такими удивительно обычными. Словно все так, как и должно быть. Но когда я вздрогнул и проснулся, было еще темно, и в окно спальни не пробивалось ни лучика утреннего света. И моих родителей давным-давно не было в этом мире.

И когда я лежал, мне казалось, что я слышу сонное дыхание наших детей. Всех троих. Мальчика. Двух девочек. Все спали в своих комнатах, посапывая во сне, и их дыхание касалось меня, словно ленты застывшего воздуха.

Я знал, что это единственное, что удерживает наш дом от распада.

Машина остановилась возле круглосуточного супермаркета.

— Можно мне шампанского? — спросила Пегги, сидящая на заднем сиденье. — Только один бокал? Обещаю, что не стану буйствовать. И алкоголиком тоже не стану.

Мать обернулась к ней с пассажирского сиденья.

— Один бокал, — сказала она. — И сразу в постель.

Пегги захлопала в ладоши. Мы ездили смотреть школьную постановку «Парней и кукол». Пегги затмила всех в роли Джин Симмонс — застегнутой на все пуговицы фанатички проповедницы, которая меняется, влюбившись в харизматичного плохого парня.

Не все ребята, занятые в спектакле, собирались быть звездами сцены и экрана. Но когда я смотрел на дочь — а я никогда не думал о ней как о падчерице, мы слишком давно жили вместе, — когда я смотрел, как она поет «Если бы я была колокольчиком», «Я раньше не влюблялась» и «Влюбленную женщину», я верил, что она может ею стать. И это была не просто родительская гордость. Я знал ее с тех пор, как ей исполнилось пять лет, и она всегда легко смотрела на жизнь.

Сид осталась в машине, а мы с Пегги пошли в супермаркет.

— Еще молока и хлеба, Гарри, — крикнула вслед моя жена. — Не только шампанского, хорошо?

— Можно взять розовое? — спросила меня Пегги.

Я засмеялся:

— Любого цвета, какого хочешь.

— Ты возьмешь ту ерунду, которую хотела мама, — сказала она, — а я пойду за шампанским.

Я взял корзину и отправился за «ерундой». Потом услышал звон колокольчика на дверях, означавший, что в магазин кто-то вошел. Послышался смех. Я поднял глаза, но ничего не увидел. Смех стал громче. Я ухватил батон пеклеванного хлеба, нашел холодильник и положил в корзину пару пинт молока. Потом отправился искать дочь.

Она была у винных полок, а по бокам от нее стояли двое парней. Она держала бутылку шампанского, но уже не улыбалась. Прыщавый, с упаковкой пива в руках, гоготал, а Уильям Флай, приблизив к Пегги свое сизое щетинистое рыло, шептал что-то на ухо. Моя дочь отворачивала лицо, закрыв глаза, но стояла на месте как вкопанная.

— Что здесь происходит? — спросил я. — Что вы с ней делаете?

Все трое посмотрели на меня.

— Просто разговариваем, папочка, — ответил Уильям Флай, а Прыщавый бросил на меня злобный взгляд.

Я взял Пегги за руку.

— Идем, — сказал я.

Мы расплатились и вышли.

— Что случилось? — спросила Сид, когда мы сели в машину.

Пегги покачала головой.

— Ничего, — ответила она.

Мы поехали домой и стали пить шампанское. Я поставил оригинальный саундтрек к «Парням и куклам», и мы улыбались, слушая, как Марлон Брандо голосом Фрэнка Синатры исполняет лучшую песню постановки «Удача быть леди». Все было хорошо, мы чудесно провели время перед сном.

Но когда они ушли наверх и я убедился, что все спят, я вышел из дома, сел в машину и поехал на фабрику фейерверков на Сити-роуд.

Никто не остановил меня, когда я вошел в ворота. Я покачал головой. Просто счастье, что в этом районе нет шайки грабителей, ворующих бенгальские огни.

Я нашел их на складе, в окружении пыльных коробок с римскими свечами, «огненными колесами», шутихами, ракетами и марионетками. Синг Рана смотрел, как старик и мальчик снова и снова повторяют движения.

— Не высовывай локоть, когда бьешь кулаком, — говорил Кен. — Немного согни ноги. Четко и аккуратно. Согнись пополам в ответ на этот удар. Быстрее. Энергичнее. Почему не сгибаешься резко? Подбородок вниз. Не будь как памятник. Поднимись на цыпочки. Танцуй, Пэт, танцуй!

И мой сын танцевал. Совсем не так, как его сестра.

Старик держал руки наладонниками вперед и называл комбинации, а Пэт в точности исполнял то, что он говорил. Когда они сделали перерыв, оба мокрые от пота, я отозвал старика в сторонку.

— Он готов? — спросил я.

Кен посмотрел на меня так, как будто я что-то не совсем понимал.

— Никто не бывает полностью готов, — ответил старик.

Пэт терпеливо стоял, не снимая перчаток. Он неуклюже прижимал к себе бутылку с водой, подняв лицо и закрыв глаза, пока Синг Рана замызганным полотенцем вытирал с него пот.