Дэвид Лоуренс - Избранные произведения в 5 томах. Книга 4: Джек в Австралии. Рассказы

При его сонном состоянии их внимание лишь волновало ему кровь. Все это было так ново для него. Из столовой появилась Мери; они все еще сидели в кухне.

— Герберт проснулся и просит, чтобы его развязали. Как ты думаешь, Бо, можно?

Джек молча встал и пошел в комнату бабушки. Герберт лежал совсем спокойно, в полном сознании. Только разбитый и безмолвный. Он взглянул на Джека и пробормотал:

— Не можешь ли ты меня развязать?

Джек немедленно развязал бинты. Моника и Грейс следили за ним из дверей, Мери помогала ему.

— Скажи, чтобы они не входили, — сказал Герберт, обращаясь к Джеку.

Джек кивнул и подошел к двери.

— Он хочет, чтобы его оставили одного.

— Хорошо. — Моника поглядела на него тяжелым, покорным взглядом, как будто приносила ему жертву. Его авторитету они подчинялись безропотно. Грейс шла вслед за ней. Джек медленно покраснел. Он снова подошел к кровати Герберта.

— Мне нужно кое-что, — устало произнес он. — Отошли и эту.

— Уйди, Мери, он хочет, чтобы за ним ухаживал мужчина.

Мери устремила на него долгий взгляд, но тоже подчинилась.

Джеку в голову пришла нелепая мысль, что он должен был бы за это подчинение ее поцеловать. Но ему стало тошно лишь только он представил себе, как он это будет делать.

Герберт был девятнадцатилетним парнем, неотесанным и застенчивым, как дикарь. Юный лекарь должен был оказать ему все услуги, после чего больной немедленно заснул, а Джек вернулся в кухню. Со двора доносились голоса.

Ma и Грейс умывались. Па сидел под шелковицей, держа Элли на коленях, и на ладони резал табак. Том прислонился к дереву, дети уселись рядом. Ленни вскочил и уступил место на пне.

— Садись, Бо, — сказал он, употребляя новое уменьшительное имя.

Моника вынырнула из тени и поглаживала руку Джека. Мери уносила посуду.

— Я говорил Тому, — объяснил мистер Эллис, — что ему надо поехать с работниками на корчевание и заодно заехать к его тетке Гринлоу на стрижку овец; затем, вернувшись от нее, до Рождества снова взяться за раскорчевку кустарников. Ты бы мог поехать с ним, Джек. Теперь девочки дома, и мы вполне можем управиться без тебя. Разумеется только до Рождества; к жатве вы оба нам нужны.

Мертвое молчание. Джеку не хотелось ехать.

— Вернетесь от нее на корчевку и опять приметесь за дело… Необходимо, чтобы земля числилась за мною. Мальчуганы растут и захотят когда-нибудь иметь свои фермы. А кроме того, — он повернулся в сторону Ma, — дом слишком переполнен; нам нужно место для Герберта, когда он начнет поправляться. — И Па снова принялся резать табак.

— Джек не может сейчас оставить Герберта, — сказала Мери спокойно, — он никого другого не подпускает к себе.

— Как так? — спросил мистер Эллис, поднимая глаза.

— Герберт не дает мне ухаживать за собой, все зовет Бо.

Мистер Эллис молча опустил голову.

— В таком случае, — медленно промолвил он, — в таком случае мы должны немного обождать. Где же, наконец, этот проклятый Ракетт? Ведь это, наконец, его дело!

Снова продолжительное молчание.

Моника пододвинулась к Джеку, казалось, пламенно защищая его от изгнания. А в некотором отдалении стояла Мери, подобно сестре Моисея, ожидающая развития хода событий. Джека удивляло и одновременно возвышало в собственных глазах это сосредоточенное на нем внимание девочек и ему казалось, что в груди его рождается новая сила, превращающая его в мужчину.

Послышался лошадиный топот. Кто-то приехал верхом. Это был рыжий Казу. Он спрыгнул с лошади и медленно приближался.

— Герберт не помер? — спросил он, смеясь.

— Поправляется, — коротко ответил Па.

— Пойду, взгляну на него, — сказал Казу, садясь на крыльце и снимая сапоги.

— Не буди его, если он спит и не испугай, ради бога, — попросил Джек, волнуясь за своего пациента.

Казу бросил на Джека неприязненный, вызывающий взгляд.

— Испугать его? Чем?

— Джек всю ночь просидел у него, — сердито вмешалась в разговор Моника.

— Он был ночью при смерти, — добавил Джек.

Мертвое молчание.

Казу глядел в упор, насторожившись, как зловещая птица. Затем в одних носках вошел в дом.

— Он действительно был при смерти, Джек? — спросил Том.

Джек кивнул головой; он почувствовал, как душа его холодеет.

— Если доктор Ракетт скоро не вернется, разыщи его, Том. А ты, сынок, пойди-ка отдохнуть, — сказал мистер Эллис.

— Идем, Бо, — уговаривала Моника, взяв его под руку. — Мери разбудит тебя, когда Герберт проснется.

И она увела его. Казу стоял на веранде, наблюдая за ними.

Вернувшись, Моника вызывающе взглянула на Казу:

— Он спас жизнь Герберту!

— Кто его просил об этом? — возразил Казу.

Том и Джек должны были ехать на следующий день. Девочки натащили из шкафов всякого добра: одеяла, фонарь, сковороды, горшки, и все уложили в приготовленные для этого мешки.

— Берите все, что каждому из вас нужно, — посоветовал Па. — Возьмите каждый по топору и по ружью. Джек Грант, нет ли у тебя где-нибудь в ящике седла? Если я отдам тебе свое, то у меня здесь не хватит.

— Где-то должно быть.

— Тогда достань его. Ты можешь оседлать Люси. Отсюда до леса, до настоящего первобытного леса — сорок миль. Если ты когда-нибудь заблудишься в нем, отпусти поводья, и Люси тебя приведет обратно домой.

Седло было вынуто из пыльного ящика. Все столпились вокруг него. Джек приготовился к общему восхищению. Но его сразу осадил насмешливый смех Моники. Как жестоко она умела издеваться!

— Хорошее седло! — сказал Джек.

— Не сказал бы, — заметил Ленни.

— Что в нем плохого, Том?

— Скользкое, плохой формы, без карманов; страшно неудобное.

Ленни внимательно осмотрел марку лондонской фирмы. Распаковка продолжалась под наблюдением Тома. Хлыст, желтая попона, поводья, ремни, уздечка с двойными кольцами и трензелем, никелевые шпоры и блестящие стремена. Кожаные брюки, шелковая куртка, батистовые галстуки, кожаные гетры и перчатки довершили общее потрясающее впечатление. Все это было роскошным подарком теток, на которых он до сих пор был зол.

Том, посреди действа раскладки, не выдержав, застонал и ушел, но вскоре вернулся обратно. Гог и Магог завладели седлом, надели его на бревно и с восторгом взгромоздились на него. Моника так неприятно и грубо — точно чужая — подсмеивалась над ним, будто ненавидела его, почти так же как Казу. А Ленни хихикал из озорства.

— Замолчи! — одернул его Том и, схватив мальчика за хлястик, вышвырнул его из сарая.

— Ну, а теперь возьми-ка синюю, — сказал он, подразумевая на самом деле желтую попону, — прицепи стремена, вынь уздечку. Все же остальное спрячь обратно. Ну и ерунда! Я рад, что не мне придется ехать на такой коже, да делать нечего, мальчик, все равно другого нет. А ты, Моника, прекрати свой глупый смех, он никому не нужен.