Иржина Троянова - Яна и Ян

— Но, Яна, как же я могу тебе это обещать? Я все равно не сдержу слово. Ведь я тебя люблю…

Она молчала. А мне казалось, что я опять чувствую биение ее сердца — сильные, пульсирующие удары. С ней все было не так, как с теми девушками, которых я легко завоевывал и легко оставлял.

— Но кое-что я могу тебе обещать. Я даю тебе честное слово: пока ты сама не захочешь, ничего не случится. Тебе достаточно моего слова?

Она кивнула.

Над оврагом вышел месяц и осветил его тусклым светом. Я вспомнил Пушинкину пьесу, и мне на миг показалось, что мы действительно два единственных человека на Земле, как Адам и Ева. Только имена у нас другие — Яна и Ян.

— Вы сделали из меня настоящего романтика, мои «анютины глазки»! — вздохнул я и обнял Яну за плечи. — Чего доброго, начну писать стихи и петь под твоим окном ночные серенады. Только предупреждаю тебя, что пою я ужасно.

Она засмеялась и доверчиво прижалась ко мне. Так мы и спускались вниз, к городу, сверкавшему тысячами огней.

Счастье никогда не длится долго. Сразу же находятся люди, которые пытаются ему помешать. Но я, разумеется, меньше всего об этом думала, когда шла, вернее, летела домой, потому что когда ты счастлив, то не ходишь, а словно паришь на крыльях.

И только я нажала на кнопку звонка у калитки — у меня до сих пор нет ключа, будто я все еще маленькая, — как тут же появился брат, и крылья мои опустились.

— Ну и достанется тебе на орехи! — пробурчал он. — Где ты была? Если бы я не помог маме, она бы, наверное, надорвалась с этим бельем.

Дело в том, что стираем мы в подвале и корзинки с бельем таскаем на чердак.

— Ничего с тобой не случится, если ты тоже что-нибудь сделаешь по дому, — отрезала я.

Мне не хотелось портить впечатление от сегодняшнего вечера, ведь я воспринимала его как дар за предшествовавший ему кошмарный день, за все, что я вынесла во время встречи с Моникой. Я уже начинаю верить, что она появляется как плохое предзнаменование.

Она примчалась в полдень, прошла в подсобку, вытащила из портфеля коробку конфет «Вишня в шоколаде» и сказала:

— Это тебе в память о наших школьных годах… Ну а раз мы уже вспомнили юность, то хочу тебя спросить: ты все еще сердишься на меня из-за Михала?

— Слушай, мы ведь были тогда совсем детьми!

…Произошло это весной, когда мы учились на втором курсе педагогического училища. Я первый раз влюбилась в мальчика с последнего курса. Он руководил литературным кружком. Ради него я выучила наизусть, наверное, целый километр стихов, но самыми прекрасными мне все-таки казались строки, написанные им самим. Моника, разумеется, обо всем знала и однажды явилась на занятия кружка. С того дня я для Михала перестала существовать. На меня это так подействовало, что я совершенно забросила учебу, а утром даже боялась идти в училище: ведь там они ходили вместе по коридору, а вечером он шел провожать ее домой — и все это происходило на моих глазах!

Сессию я, конечно, завалила и в конце концов бросила училище. Мама меня не ругала, она всегда считала, что для девушки учеба — это напрасная трата времени, что прежде всего она должна научиться вести хозяйство, готовить, воспитывать детей, потому что рано или поздно выйдет замуж. Папу же моя неудача расстроила. Но даже ради него я не могла посещать занятия в училище…

— История с Михалом мне и самой неприятна, Яна. Поверь, он того не стоил. Мужчинам вообще нельзя верить.

— Женщинам тоже! — отрезала я.

— Ты права, — весело согласилась она. — Один-один…

Она вытащила из портфеля купальник и спросила:

— Нравится? Хочешь, подарю. Папа привез его из Каира, но он мне маловат. Я его надевала только один раз, когда мы с Яном ходили в бассейн…

Вишня в шоколаде сразу же показалась горькой. Ян сказал мне, что ходил в бассейн, но о Монике не упомянул ни словом. После того, первого вечера, когда он заявил, что никогда не будет мне лгать и что с Моникой он расстался бы даже в том случае, если бы не встретил меня, мы о ней не говорили. Для нас она будто не существовала. А оказывается, существовала. В бассейн они, как выясняется, ходили вместе. И может быть, не один раз.

Моника непринужденно села на стул, поближе к телефону. На ней были джинсовые брюки и трикотажная кофточка с большим вырезом. В купальнике она всегда выглядела превосходно, я это знаю. Когда-то мы ходили с ней в бассейн, и мужчины всегда обращали на нее внимание. Теперь она ходит туда с Яном. А как же я?

На плите закипела вода для кофе. Я поставила на стол чашки и услышала, как Моника говорит по телефону:

— Привет, папа! Я знаю, что у тебя нет времени. Ты мне только скажи, как все закончилось с Яном? Он взял направление в институт? Ура!.. Не беспокойся, над этим я еще поработаю… Я не хочу быть женой каменщика… Ни к кому нельзя относиться с пренебрежением? Извини, это не пренебрежение, просто речь идет о будущем твоей единственной дочери… — Она положила трубку и сказала весело: — Сколько хлопот с этим Яном! Но если мы с папой поставим какую-нибудь цель, то уж обязательно своего добьемся!

— Не сердись, — перебила я ее, — мне надо работать. Уже час.

— Час?! Тогда пока! Я сбежала с биология, но на чешском мне нужно быть обязательно. Привет!

Ей действительно нечего было здесь делать: она сказала все, что хотела. Сколько я пережила за эти полдня!

А потом наступил вечер, и все мои тревоги рассеялись…

Мама сидела на кухне. Выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.

— Добрый вечер, мама, — сказала я как ни в чем не бывало. — Я немного задержалась, не сердись. Я тебе за это все белье переглажу.

— Сядь! — Мама решительно показала на стул. — Нам пора поговорить, и не только о сегодняшнем вечере.

Я потупила глаза и, к своему ужасу, обнаружила сухие травинки на кофточке и страшно помятую юбку.

— Я сейчас… — начала я заикаться. — Я только… только помою руки.

В ванной я разделась и набросила на себя халат. Из волшебного зеркала смотрело на меня мое неузнаваемое лицо — пылающие щеки, губы, распухшие от поцелуев, расстрепанные волосы. Я быстро причесалась и вышла.

В кухне на плите стояла кастрюля с гуляшом, и я вдруг почувствовала такой острый голод, что мне стало дурно. Разумеется, ужинать при маме я не решилась и покорно села к столу.

Мамины голубые глаза показались мне совершенно чужими, когда она заговорила:

— Я не спрашиваю тебя, с кем ты была, мне об этом известно. В принципе я не против твоей дружбы с молодым человеком, если бы он был серьезным парнем. Но ты нашла себе какого-то фата, который меняет девушек, как…

— Ян вовсе не фат! — выкрикнула я, потому что все во мне взбунтовалось. — И он меня любит. Кто-то тебе о нем наговорил!

Ирка преспокойно разбирал у стола транзистор. Он насмешливо посмотрел на меня и сказал улыбаясь: