Иржина Троянова - Яна и Ян

Нет, не надо упреков. Упреки — это последнее дело. Я стояла у окна и смотрела в непроглядную тьму поверх освещенных окон. Потом перевела взгляд на красный фонарь, прикрепленный на строительных лесах детского сада, который планируют открыть первого сентября. А я первого сентября пойду туда работать в качестве воспитательницы, если…

— Я должен сделать это не позже понедельника, — сказал мне доктор, молодой, подтянутый и энергичный. — Времени на раздумья у вас нет.

«Вре-ме-ни… у вас нет…» Разве я не знаю?!

— Это мой друг, Яна, и вам нечего бояться. Думаю, что кроме него, вам уже никто не поможет. А в больницу обращаться не стоит, скорее всего, там вас уговорили бы оставить ребенка, а если бы и… С этим должен будет согласиться Ян.

«Со-гла-сить-ся… Со-гла-сить-ся…»

Он ни за что бы не согласился. Он ничего не должен об этом знать! Однако почему тогда мне так хотелось, чтобы он приехал именно сегодня? Почему, почему?

— Папа, папа!.. — раздалось вдруг из комнаты Гонзика.

У него очень крепкий сон, но вечером в пятницу обычно приезжает Ян и Гонзик, как правило, не спит, дожидаясь его.

— Спи, Гонзик, папа сегодня не приедет, у него много дел.

— Тебе грустно?

— Немножко.

— Мне тоже. Только не немножко, а очень грустно…

Я укрыла Гонзика, вернулась в гостиную и задернула занавески. Они приглушили стук дождя по стеклу. Из угла смотрел серый глаз телеэкрана. Включить телевизор? Или радио? А может, лечь с книгой в постель? Нет, если я сейчас лягу, то ночью обязательно проснусь. А может, позвонить кому-нибудь? Но кому? Лацо не приехал, Вера в клубе — телевидение снимает там какой-то сюжет из жизни Союза социалистической молодежи. Доктор Коларж, вероятно, тоже там. Да и не стоит ему звонить, я и так злоупотребляю его дружбой. Хорошо бы сходить к Магде, но капитан Минарж уже приехал.

«А ваш снова не приехал, Яничка? — прозвучал в моей голове голос пани Фиаловой — она запирала за мной входную дверь, когда я во второй раз возвращалась с вокзала. — Слышали? Надпоручик Копец разводится. Это все академия! Когда мужики становятся образованными, они начинают важничать и прежние жены их уже не устраивают…» Весь гарнизон знает, почему не сложилась жизнь у Копеца и что разводится он не по собственному желанию, а потому, что Ярмила нашла себе другого. Но объяснять это пани Фиаловой — напрасный труд.

Вдруг зазвонил телефон, и у меня сильно забилось сердце. Снова звонит. Дошло, наверное, до Яна, что не так говорил со мной. Сожалеет, видимо. Хочет, чтобы я приехала. Конечно же, я поеду и во всем ему признаюсь. И об училище расскажу. Боже мой, даже невинную тайну не могу сохранить. А как же я собиралась скрыть от него такой страшный поступок?

Но звонил не Ян. По приятному и одновременно властному голосу я узнала Монику.

— Яна? Доктор Коларж сообщил мне, что ты живешь совсем рядом…

Как и в годы молодости, перед моими глазами зажегся красный предостерегающий свет.

— Я здесь с телевидением. Мы уже закончили съемку и развлекаемся. Приходите сюда с Яном, мы хорошо отметим нашу встречу.

Я объяснила, что Ян в Брно, а я не могу оставить Гонзика одного. Ей почему-то очень хотелось увидеть нашего сына, и во мне взыграла материнская гордость.

— Так заходи, здесь недалеко. Йозеф тебя проводит…

Потом, когда я уже оделась, причесалась и накрасилась, — не могла же я предстать перед ней в облике Золушки! — у меня мелькнула мысль, что не стоило ее приглашать. Но было поздно. Приготовления к приему гостей немного меня взбодрили, а когда около дома послышались веселые голоса и смех, я и вовсе обрадовалась: хоть на какое-то время мое мучительное одиночество нарушится…

Автобус до Будеёвице отправлялся в половине пятого. Доктор Коларж обещал отвезти меня, но в субботу он поехал с Моникой в Прагу и до сих пор не вернулся. Очевидно, она и Йозефу закружила голову.

Еще вчера выпало много снега, и Гонзика я повезла к Кутилковым на санках. Он был так счастлив, что чуть не забыл попрощаться. «Если я умру, — подумала я, — он быстро меня забудет. Слишком мал… Боже, что за глупые мысли! Почему это я должна умереть? Речь идет о банальной операции, на которую решаются тысячи женщин…»

Автобус, к счастью, был почти пустым. Я устроилась на сиденье позади водителя. Он вел машину медленно, осторожно — колеса то и дело буксовали, а «дворники» не успевали счищать с лобового стекла мокрый снег.

Вероятно, на меня еще действовало снотворное, потому что я все время дремала. В голове творилось что-то невообразимое: слышались голоса, каркали вороны, похожие на тех, которых мы видели, проезжая мимо заснеженных полей. «Так ты знаешь Ирену? А я думала, что Ян будет скрывать от тебя это знакомство. Но Ирена серьезная девушка, и тебе нечего бояться. Завтра, собственно уже сегодня, у нее день рождения. Она и Яна с товарищами пригласила на это торжество. Она их очень любит…» И вдруг один из воронов заговорил голосом Яна: «Наверное, это нецелесообразно… Да… Стоит ли ехать в такую даль ради одного вечера?» И еще один голос, с моравским акцентом: «Он ушел куда-то с ребятами минуту назад». Проклятые черные вороны!

— Проклятый снег! — жалуется водитель на остановке и поворачивается ко мне: — Потому и тянемся, как похоронная процессия. Вам не холодно?

Мне не холодно, но я бы с удовольствием превратилась в кусок льда, чтобы ничего не чувствовать. Нет-нет, это не ревность. Это острая, неутихающая боль, вызванная тем, что Ян отдал предпочтение другой женщине, а меня… меня обманул.

Автобус стоит на остановке до тех пор, пока не проглотит все заснеженные фигуры.

— Вы чем-то огорчены? — уже не в первый раз спрашивает меня от нечего делать водитель. — Вы огорчены?..

Наконец двери с шипением закрываются, и автобус вновь пробивается сквозь снежную завесу. Чем я огорчена? Теперь ничем. Я уже решилась… Я хочу стать такой же независимой, как Вера, Ирена, Моника. Хочу работать. А ребенок у меня уже есть, мой милый непослушный Гонзик…

Вчера после обеда приехала Вера — она хотела взять Гонзика в кукольный театр. Он, как всегда, бросился к ней, обнимал, что-то рассказывал, а она, такая красивая и уверенная в себе, в новой шубке и шапочке, только снисходительно улыбалась. И я вдруг разозлилась:

— Не сердись, Вера, но я его не пущу. Он еще не совсем здоров…

Это была неправда, Гонзик, конечно, мог пойти в театр, однако я не хотела давать его Вере напрокат. У нее есть все, потому что нет ребенка, а у меня нет ничего, кроме Гонзика.

— Ты боишься мне доверить его? — почему-то шепотом спросила Вера, и на глазах у нее выступили слезы.

— Я просто не хочу, чтобы он выходил на улицу, пока не окрепнет.

Гонзик заревел. Я шлепнула его пару раз, втолкнула в детскую и заперла.