Мишель Фейбер - Сто девяносто девять ступеней. Квинтет «Кураж»

— Ну, давай же, давай! — бормотала она, разделяя два последних листа — верхний, который она уже прочитала, и самый нижний, еще не прочитанный, — по миллиметру за раз. — Ну, давай! Раскрывай свой секрет! — Она почему-то не сомневалось, что у Томаса Пирсона были причины сделать то, что он сделал. Причем уважительные причины. Как-то он не похож на злодея и извращенца. Конечно, моральных уродов хватает в любую эпоху, но если брать в общем, то добропорядочные и богобоязненные христиане в XVIII веке просто по определению не были убийцами-психопатами, замышлявшими свои бессмысленные злодеяния исключительно ради того, чтобы когда-нибудь в будущем в Голливуде было о чем снимать триллеры с историческим уклоном.

Но с каждым новым прочитанным словом душа Томаса Пирсона, мучимая раскаянием, представлялась все более темной, все более страшной. Фраза за фразой, он выставлял себя именно тем безжалостным, хладнокровным чудовищем, каким он виделся Маку.

Сделав дело, я тут же, не мешкая, принялся заметать следы. Я завернул тело Мэри в кусок навощенной парусины и спрятал его в сундук. Потом я тщательно вымыл руки, чтобы на них не осталось крови. Вымыл таз, нож и пол. Потом я спустился к себе в кабинет и засел за столом, притворившись, что я разбираю счета.

Остаток того злополучного дня — как, впрочем, и весь следующий день, — были для меня мукой страшнее, чем вечные муки Ада, что ожидают меня впереди, ибо боюсь, что всемилостивый Господь откажет мне, грешному, в милосердии и отошлет мою душу к Диаволу. Пока тело Мэри остывало в моем матросском сундуке, я вместе с супругой и дочерью, обезумевшими от беспокойства, прочесывал улицы Уитби в поисках нашей пропавшей овечки. Мы расспрашивали всех знакомых и незнакомых, на восточном берегу и на западном. Домой мы возвращались уже затемно, валясь с ног от усталости.

Она сбежала, говорит жена, с этим Уильямом Агаром. Он увез ее, мерзавец.

Мы пошли к матери Уильяма и спросили, что ей известно. В ответ она так истошно орала, что у нас заложило уши. Мой сын отправился в Лондон, сказала она, но вы глубоко ошибаетесь, если думаете, что он взял с собой вашу придурочную дочурку. Мой бедный мальчик сбежал в столицу, подальше от этой вашей малахольной, потому что ему надоели ее заверения в вечной любви, ее выдумки и вранье — я сама видела, как он от отчаяния чуть ли не бился головой о стену. Он мне сказал тогда: «Слушай, мать, неужто все молодые девицы такие убогие головой, что видят большую любовь там, где ее нет и в помине?» Так что он счел за благо сбежать подальше и теперь наконец-то избавился от ее домогательств, а если она собирается ехать в Лондон следом за ним, то она все равно никуда не доедет — не дальше первого же борделя в Йорке!

После этой возмутительной перебранки я отвел Катерину домой. Она была вне себя от ярости — и эта ярость изрядно ей помогла продержаться какое-то время, но потом она вновь впала в скорбь и отчаяние, ибо Мэри так и не нашлась. Час за часом мы проводили, напрягая слух в мучительном ожидании звука знакомых шагов, которых я знал, что не будет. «С ней что-то случилось! — рыдала супруга, ломая руки. — Что-то ужасное! Что-то плохое! Я знаю!» «Не говори ерунды, женщина», — отвечал я и выдумал дюжины утешительных историй с непременным счастливым концом.

Только на третью ночь моих домочадцев свалил крепкий сон, ибо скорбь и тревога гонят сонливость прочь, но и отнимают немало сил, и изнуренное естество рано или поздно берет свое. Итак, супруга и дочь заснули в своих постелях, я же тихонько прокрался наверх и вынес в ночь окоченевшее тело моей возлюбленной Мэри — тогда я еще был силен и крепок, поскольку еще не прошло и двух лет, как я оставил свое ремесло китобоя и подвизался в торговом деле, и в теле моем оставалось достаточно мощи, так что я нес ее так же легко, как воришка несет в руках сверток с украденными свечами. Под покровом ночи я бегом пробежал до пристани, и спустился к реке, и предал тело бедняжки Мэри ее беспокойным водам.

На следующий день, рано утром, ее нашли у Рыбного причала. Слух об убийстве разлетелся по городу и достиг нашего дома. Я до последнего изображал потрясение и неверие — нет, говорил я, вы ошиблись, не может быть, чтобы это была она и т. д. А потом, когда мне принесли ее тело, исступленный мой плач разнесся по улицам Уитби скорбящим эхом.

В полночь Шейн, пьяная вдрабадан, бродила, шатаясь, среди надгробий на старом кладбище на Восточном Утесе. Полная луна, достойная демонических любовниц Дракулы, освещала ей путь — луна и дешевый карманный фонарик с убитой батарейкой.

— Ну, где ты, мерзавец… — бормотала она, освещая могильные камни слабосильным лучиком фонаря.

Она пришла отомстить. Если б сейчас у нее спросили, зачем она притащилась на кладбище посреди ночи, она бы так и ответила: отомстить. Отомстить человеку, который зверски убил свою дочь, потому что она посмела нарушить какой-то дурацкий религиозный запрет. Отомстить Маку, который все-таки оказался прав — пусть даже это была тошнотворная правда — и который нарочно нанес смертоносный удар цинизма по ее вере в добро и в людей. Отомстить святой Хильде и иже с нею — потому что при всей их высокой, умильной патетике они были бессильны спасти своих ближних от несчастий и бед. Отомстить человечеству в целом — извечному и безмерному злу, что таится в душе человека. Отомстить этой проклятой, безбожной вселенной, где какие-то высшие силы решили, что она скоро умрет, хотя ей очень хочется жить — причем решили даже из вредности и не со зла, а потому что так выпало на какой-то вселенской рулетке, для которой нет разницы между жизнью и смертью отдельного человека.

Отомстить ТОМАСУ ПИРСОНУ, КИТОБОЮ И КУПЦУ, чье покосившееся надгробие высветил из темноты слабый лучик ее фонарика. Вот он, супруг Катерины, отец Анны и (неразборчиво). Бедная неразборчивая Мэри: отвергнутая любовником, убитая собственным отцом, и даже само ее имя — какая-то жалкая пара дюймов на поминальном камне — за двести лет стерлось равнодушными ветрами Северного моря. Шейн опустилась на колени и копнула землю у камня садовым совком.

Ей уже представлялся броский заголовок на первой полосе завтрашнего «Вечернего Уитби»: ОСКВЕРНЕНИЕ МОГИЛЫ! ВАНДАЛЫ НА СТАРОМ ЦЕРКОВНОМ КЛАДБИЩЕ!

Даже пьяная вдурагину, Шейн очень скоро сообразила, что ее грандиозный план — выкопать Пирсона из могилы и зашвырнуть его кости в море — был изначально неосуществимым. Одного крошечного совочка — даже вкупе с ее неизбывной яростью — было явно маловато, чтобы разрыть могилу.

Шейн с досадой отшвырнула бесполезный совок — пусть ее вычислят и арестуют, если местной полиции больше нечего делать! Тупые провинциалы! Вне себя от ярости, она бросилась к выходу из аббатства и, конечно же, грохнулась со ступеней, как только ступила на лестницу. Хорошо еще, что она пролетела лишь пару ступеней — но ладони с запястьями содрала в кровь.