Джулит Джедамус - Роман потерь

Я не могу писать о нем сейчас. Мне все еще больно.

А Канецуке? Он тоже уступил мне, но по-другому.

Я скучаю по его глазам, его голосу, его изящным рукам, таким же бледным, как ивовые прутья без коры, по самой его сущности. Но он ушел от меня, ушел, как проходит лето, и я осталась наедине со снегом и своими сумбурными мыслями.

Я поймала в своей комнате воровку, точнее, я почти поймала ее — она оказалась проворнее меня. Когда я вошла в комнату (было темно и очень поздно, мы возвратились с танцев в Храме Камо), она прошмыгнула мимо меня в раздвинутые двери; выбежав в коридор, я не увидела ничего, кроме края розовой одежды и блеска ее волос.

Я не знаю точно, кто это был, но, без сомнения, кто-то из слуг, кому заплатили. Ночь была подходящей для кражи, потому что мы все отсутствовали.

Почему я не предусмотрела такую возможность? Изуми не испытывает угрызений совести, и мне следовало знать, что она может опуститься до кражи.

Я вернулась в комнату. Там царил страшный беспорядок. Бумаги и свитки раскиданы по полу, моя копия Сказок Изе, подаренная мне братом на двадцатилетие, была порвана в клочья, коробки с одеждой и лентами перевернуты вверх дном, белый пепел из жаровни рассыпан по всей комнате. Какое счастье, что она не устроила пожар!

Я отослала свих горничных в соседнюю комнату и стала наводить порядок сама, потому что не знала, что может оказаться среди разбросанных вещей, и, кроме того, была уверена, что они поддадутся искушению посудачить о случившемся.

Моя одежда вконец испорчена. Собирая бумаги, разбросанные по столу, я второпях опрокинула чернильницу и забрызгала все вокруг чернилами. Даже на коже у меня были черные пятна. И после многократного мытья рук на них все еще оставались пятна, как от оспы. Кувшин для воды из китайского фарфора опрокинут и разбит вдребезги. Черепаха на его горлышке раскололась надвое — дурное предзнаменование.

В моих письмах копались, хотя ничего не пропало, насколько я могла судить. К счастью, те, что имели для меня особое значение, были надежно спрятаны. Листки с этими записями я тоже хорошо припрятала, но у меня сердце упало, стоило о них подумать.

Однако мне причинили большой ущерб. Именно в тот день я писала письмо Канецуке. Письмо мне не понравилось, я разорвала его на мелкие кусочки и бросила в корзинку. Я очень торопилась одеться к танцам и не стала тратить время на то, чтобы сжечь их. Встав на колени, я попыталась собрать обрывки, но обнаружила, что большая их часть исчезла.

Почему она не взяла все? Почему она не спрятала корзинку в складках одежды и не отнесла своей госпоже изобличающее меня свидетельство? Могу представить себе улыбку на лице Изуми, когда, сложив кусочки, она прочитает строки, полные упреков и мольбы… Очевидно, служанке плохо объяснили ее задачу. Когда она придет в следующий раз, станет действовать более предусмотрительно.

Уже утро, а я совсем не спала. Я отказалась от завтрака и потратила два часа на то, чтобы прибрать в комнате. Я не могла найти свою копию Каифузо. Может быть, по собственной прихоти она взяла и это? У этой книги была прелестная обложка из голубого муарового шелка… Как я ненавижу обнаженные чувства! Чувствую себя птицей в клетке, которую вынесли на базар для продажи и в которую тычут грязными пальцами.

Юкон и другие служанки оставались в прихожей, не осмеливаясь беспокоить меня. Я знала, что новость о происшествии распространится по дворцу, подобно чернильному пятну на моем столе. Я должна взять себя в руки, чтобы не доставить своим врагам удовольствия видеть мои страдания.

Теперь мне стало понятно, почему Изуми так посмотрела на меня в Храме Камо в ту ночь, когда вор прокрался ко мне в комнату.

Я стояла под купой кедров около первого моста у Верхнего Храма. Был поздний вечер, падал легкий снег, снежинки кружились в свете факелов, которые несли мужчины. Я дрожала от холода, несмотря на то что на мне был толстый халат. Стоявшие рядом женщины чувствовали себя так же. Чтобы согреться, мы сбились в кучу, как животные на пастбище, и наше дыхание, перемешиваясь с дымом факелов, поднималось высоко к ветвям кедра.

Танцоры пошли по мосту, и вскоре мы увидели первых из них. Почему они так испугали меня? Ножны их мечей сверкали в свете факелов, на лицах застыло каменное выражение. За ними двигались музыканты, звуки их флейт сливались с журчанием потока.

Какими холодными кажутся звуки флейт зимней ночью! Холод принизывал меня до костей. Я припомнила историю, рассказанную мне Канецуке, о капитане внутренней стражи дворца, который однажды возглавлял процессию танцоров в Камо. Он упал с лошади и сломал шею. Говорили, что его призрак обитал в водах потока под мостом около Верхнего Храма. Я поежилась.

Интересно, не придумал ли Канецуке эту историю только для того, чтобы напугать меня?

Хлопья снега налипли мне на щеки, и я подняла руку, чтобы вытереть их рукавом. Я повернула голову, заметив стоявшую неподалеку Изуми. Она наблюдала за мной. Когда наши взгляды встретились, она подняла подбородок и улыбнулась. Это была особенная улыбка, озаренная потаенным знанием. Она заставила меня покраснеть и почувствовать смущение. Я отвернулась, глядя на проходившую мимо процессию. Какими гордыми и напыщенными казались эти люди, наряженные в весенние одежды цвета зеленой ивы. Их головы были украшены венками из бумажных глициний, таких же искусственных и фальшивых, как улыбка Изуми и история, рассказанная Канецуке.

Разве это не забавно — называть женщину Убежищем? «Убежище императора отправилась в Храм Узумаса, — говорим мы или «Убежище чувствует недомогание и три дня не выходила из своих комнат». Слова слетают с языка, как старая одежда с плеч, и мы не задумываемся о том, откуда они взялись и каково их истинное значение.

Лишь немногие женщины действительно являются Убежищем, хотя многие мечтали бы быть. Даже морганатическая супруга императора не обладает этим титулом, до тех пор пока не забеременеет. Только после этого ее признают его убежищем, утешительницей, приютом, тихой гаванью, его крепостью. Есть много метафор, чтобы описать женщину, исполняющую эту роль, если у кого-то возникнет такое желание.

Женщина более низкого происхождения, которая носит ребенка своего мужа, не удостаивается этого имени. Еще менее заслуживает его незамужняя женщина, даже если ее возлюбленный говорит ей о том, как она желанна, удостаивает ее всех известных эпитетов такого рода. Все равно она не убежище.