Эрскин Колдуэлл - Дженни. Ближе к дому

Парадная дверь отворилась, и кто-то вошел в прихожую. Не слышно было, чтобы машина Бетти проехала по улице и остановилась перед домом, и в дверь никто не стучался.

Немного погодя в прихожей кто-то сильно зашаркал ногами, и в дверях гостиной появился Визи Гудвилли. Робко и неуверенно потирая озябшие руки, он смотрел на Дженни, радостно ухмыляясь и дрожа от озноба всем телом. Он стоял, весь съежившись от холода, моргая темными глазками на ярком свету, И казался еще меньше и миниатюрнее, чем всегда. Обычно, возвратившись домой после игры в покер в городском пожарном депо, а не то из какой-нибудь пивной или бильярдной в центре города, он подбегал к Дженни, обнимал ее пышный зад и глядел на нее снизу вверх, как ребенок. Но когда у Дженни в гостиной сидели гости, он всегда смущался, не зная, как себя держать, пока Дженни ему не скажет, что от него требуется.

— Ничего, Визи, — сказала Дженни, улыбаясь ему и кивком приглашая войти в комнату. — Я просто сижу тут и занимаю разговором судью Рэйни. Входи и грейся. Должно быть, ты весь замерз, как сосулька, на таком холоде.

Благодарно ухмыляясь, Визи вошел в гостиную.

— Для таких маленьких, как я, ночь будет уж очень холодная, — сказал он, потирая руки перед теплой печкой. — Не хотелось бы мне остаться нынче на морозе и совсем замерзнуть. Я и так весь съежился, ничего от меня не осталось, похвастаться даже нечем.

Повернув голову, он в первый раз взглянул на судью Рэйни.

— Что ж, здравствуй, Шорти [2] Коротышка ( англ. ). , — сказал судья Рэйни с приветливой улыбкой. — Anguis in herba [3] (Таится) змея в траве ( лат. ). Из «Третьей эклоги» Вергилия. .

— Я тоже могу вас ругнуть, — сердито взглянув на судью, отвечал Шорти, — только если я выругаюсь, вы-то поймете, как я вас обозвал.

— Что это значит, Майло? — спросила Дженни.

— Это я просто дружески напомнил Шорти, что он опасен, как змея в траве.

— Ах вы, крючкотвор! — закричал Шорти. — Что же вы не живете где-нибудь за границей? Там бы понимали, что вы говорите!

— Ну, Визи, не выходи из себя, — ласково уговаривала его Дженни.

— Я не выхожу из себя. Я-то сдержусь, только пусть он не говорит со мной на непонятном языке. Мне это надоело. Каждый раз, как мы встречаемся, он говорит что-нибудь на этом иностранном языке просто потому, что это меня злит.

— Ну, Визи, — ласково повторила Дженни еще раз, — не будем ссориться. Я уговорила судью Рэйни остаться и перекусить с нами. Пока я готовлю ужин, вы бы перекинулись с ним в карты по-дружески, вот было бы мило с вашей стороны…

— Нет, сэр! — выкрикнул Шорти своим тонким голоском. — Только не я! Не стану я ни во что играть, даже пасьянс не стану раскладывать с этим крючком, он и в покер плутует!

Дженни и судья Рэйни после ужина ушли из столовой наверх, а Бетти с Шорти Гудвилли сидели в гостиной и смотрели по телевизору состязание борцов. Судья Рэйни уже закурил последнюю перед сном сигару, и запах табака, медленно расходясь по коридорам, проникал в гостиную.

Бетти, глядя на двух дюжих атлетов, была настроена тревожно и чувствовала себя окончательно несчастной. Каждое движение их мускулистых тел напоминало ей Монти Биско, и она не могла не думать о том, где он сейчас и что делает.

Бетти понимала, что она все еще влюблена в Монти попреки всему, что произошло, и желала его больше, чем когда бы то ни было. Она давно уже поняла, что если бы не была влюблена в него, как она думала, всерьез и надолго, то никогда не вернулась бы в Сэллисоу. Вместо того она уехала бы как можно дальше и постаралась бы его забыть. Она вернулась в Сэллисоу для того, чтобы быть ближе к нему, но в то же время она чувствовала, что надо было бы его помучить как следует. Ночь за ночью, каждый раз, как она встречалась с другими мужчинами, она думала о близости с Монти, но тем не менее ей хотелось, чтобы он об этом знал, был бы глубоко уязвлен и ревновал ее. А после она возвращалась в свою комнату и, бросившись на кровать, отчаянно рыдала.

Немного погодя экран телевизора расплылся и помутнел перед нею, и Бетти закрыла глаза, стараясь удержать слезы. Однако она не попросила переменить программу, зная, что Шорти Гудвилли больше всего любит смотреть борьбу и бокс.

Было уже около десяти часов, и на чистом небе высыпали звезды. В окне над вершинами дубов, росших по обеим сторонам Морнингсайд-стрит, ярким шаром поднималась луна. Если даже к утру не станет холоднее, можно предсказать наверно, что лужайки и крыши на рассвете будут покрыты белым слоем инея.

Шорти Гудвилли сидел на самом краешке стула, болтая ногами, и восторженно вскрикивал, глядя на борцов на экране. Он восхищался огромным ростом обоих борцов и тем, как они щеголяли своей мускульной силой. Никогда в жизни он не весил больше пятидесяти фунтов, и росту в нем было ровно три фута. Однако он ухитрился прибавить себе еще около трех вершков, нося башмаки на толстой подошве, сделанные по особому заказу.

С тех пор как ему исполнилось семнадцать лет и врачи сказали его родителям, что он больше не вырастет, Шорти Гудвилли разъезжал по стране с балаганом или цирком. Мать плакала и умоляла его остаться, когда он решил уехать из дому, зато отец только пожал ему руку и ничего не сказал. В течение всех этих лет он получал хорошие деньги за то, что его показывали вместе с другими лилипутами и карликами, и каждый год он откладывал порядочную часть этих денег на старость. Из-за крохотного роста и нежелания общаться с людьми нормальных размеров, почти все другие лилипуты и карлики во время зимнего сезона жили вместе в маленьком городке штата Флорида.

Шорти ни разу не съездил на родину навестить отца с матерью из боязни их стеснить, и теперь, после стольких лет, он не знал даже, живы они или нет. И все-таки он никогда не забывал послать матери рождественскую открытку, но только не указывал обратного адреса.

Однажды летом, когда балаган целую неделю давал представления в Сэллисоу, Шорти познакомился с Дженни Ройстер, и та сразу же им заинтересовалась. Дженни, по-матерински его жалея и вдобавок любопытствуя насчет его телосложения, заговорила с ним после одного из представлений и пригласила к себе в гости. Сначала Шорти не решался идти к незнакомой женщине в незнакомом городе, но Дженни настаивала и убеждала, обещая, что угостит его хорошим ужином, а потом он уйдет или останется, как захочет сам. Был уж первый час ночи, когда он приехал к ней в такси после последнего представления и остался до полудня следующего дня, когда ему надо было возвращаться на работу.

В ту ночь в доме Дженни они подружились, и с тех пор Шорти каждую зиму снимал у нее комнату на три месяца. Теперь, когда ему скоро должно было исполниться тридцать пять лет, все привычки у него уже установились, он не мог обходиться без Дженни и без ее горячей любви и надеялся, что для него всегда найдется комната в ее доме и что ее пыл никогда не остынет.