О. Генри - Высочайшее отречение

Тэйлор вытащил наконец ящик с табаком и сбил с него крышку. Шесть самокруток задымили, неся мир и прощение Сэму Ревелу.

— Как ты попал в мой фургон? — снова спросил Рэнс, но на этот раз тоном, требующим ответа.

Курчавому была знакома эта интонация. Так к нему часто обращались кондуктора тормозных вагонов и важные типы в синем с дубинками в руках.

— Я? — проворчал он. — Это вы меня спрашиваете? Я, видишь, собирался заночевать в отеле Менджера, да камердинер на беду забыл мою пижаму. Вот я и залез в фургон на заезжем дворе, понял? Но везти меня на эту цветущую ферму я вас не просил, понял?

— Что это такое, Мустанг? — спросил Малявка Роджерс, в возбуждении забывший про самокрутку. — Чем оно питается?

— Это ящерозавр, Малявка, — ответил Мустанг. — Та самая тварюга, что орет по ночам «вилли-валло» на деревьях в долине. Вот только не знаю — кусается он или нет.

— Ошибаешься, Мустанг, — ввязался в беседу Верзила Коллинз, — у ящерозавров восемнадцать ног и плавники на спине. А этот вон — он бронкоящер. Он под землей живет и кормится вишнями. Отойдите от него подальше. А то шваркнет хвостом — и фермы как не бывало!

Сэм, слывший среди ковбоев космополитом, потому что знал по имени всех барменов в Сан-Антонио, появился в дверях лавки. Он лучше разбирался в естественных науках.

— По-моему, это просто перекати-поле, — заявил он. — Ты где подобрал этого бродягу, Рэнс? Собираешься открыть на ранчо монастырскую гостиницу для нечестивцев?

— Слышь-ка, ребята, — сказал Курчавый, о чью бронированную грудь обламывались все стрелы остроумия, — может, кто из вас, умников, даст мне глотку промочить? Гогочите себе сколько влезет, мне плевать. Я вчера, кажется, до чертиков нализался. — Он обернулся к Рэнсу: — Эй вы там! Это вы уволокли меня на вашей окаянной степной посудине, как вербовщик матроса с попойки. Просил я вас везти меня на эту ферму? Мне опохмелиться надо. Я на куски разваливаюсь, понял?

Рэнс видел, что нервы бродяги напряжены до предела. Он отрядил одного из мексиканских мальчишек в дом за стаканом виски.

Курчавый жадно выпил. В глазах его зажглась искорка благодарности, и в них появилось осмысленное выражение, точь-в-точь как у верного пса.

— Благодарствую, босс, — сказал он, сразу успокоившись.

— Отсюда до ближайшей железной дороги не меньше тридцати миль. А до ближайшего кабака — так и все сорок, — сказал Рэнс.

Курчавый бессильно опустился на ступени лавки.

— Ну, раз уж ты тут — пошли со мной, — сказал фермер. — Не выгонять же тебя в степь. Тебя и кролик на куски раздерет.

Он повел Курчавого к большому навесу, где стояли повозки. Там он поставил складную парусиновую койку и принес одеяла.

— Спать ты, верно, не сможешь, — сказал Рэнс, — поскольку ты свистел носом двадцать четыре часа подряд. Но можешь пробыть тут до утра. Я велю Педро принести тебе чего-нибудь пожевать.

— Не смогу! — фыркнул Курчавый. — Да я неделю подряд могу проспать. Слышь-ка, приятель, а подымить у тебя не найдется?

Пятьдесят миль проехал Рэнсом Трусдэл в этот день.

И все же вот что он сделал.

Старый Киова Трусдэл сидел в своем плетеном кресле и читал при свете большой керосиновой лампы. Рэнс положил у его локтя пачку свежих газет, привезенных из города.

— Вернулся, Рэнс? — сказал старик, поднимая взгляд. — Сын, — продолжал старый Киова, — я сегодня весь день думаю о том, про что мы с тобой толковали.

Я хочу, чтобы ты еще раз подтвердил мне то, что сказал.

Я жил ради тебя. Чтобы оберечь тебя, я сражался с волками, индейцами и белыми висельниками. Матери своей ты не помнишь. Я научил тебя метко стрелять, лихо скакать верхом и честно жить. Я из кожи лез, чтобы нажить побольше долларов, и все они достанутся тебе. Ты будешь богачом, Рэнс, когда моя жизнь дотлеет, как головешка от костра. Это я вылепил тебя таким, каков ты есть. Я вылизывал тебя, как самка леопарда вылизывает своих детенышей. Ты не только за себя в ответе. Не забывай, что в тебе течет кровь Трусдэлов. Ну а теперь, я думаю, мы покончим с этой чепухой насчет девушки из семьи Куртисов?

— Повторяю вам еще раз, — раздельно произнес Рэнс. — Раз во мне течет кровь Трусдэлов и вы мой отец, то я никогда не женюсь на девушке из семьи Куртисов.

— Славный мальчик, — сказал старый Киова. — Ну а теперь ступай поужинай.

Рэнс пошел на кухню, находившуюся в глубине дома. Педро, повар-мексиканец, вскочил, чтобы подать ужин, который подогревался на плите.

— Дай мне только чашку кофе, Педро, — сказал Рэнс и стоя выпил ее. — И вот еще что… Под навесом для фургонов на койке лежит бродяга. Вынеси ему поесть, да побольше захвати, на двоих примерно.

Рэнс отправился к мексиканским хижинам. Навстречу выбежал мальчик.

— Мануэль, можешь поймать мне Ваминоса? Он пасется на маленьком выгоне.

— Конечно, сеньор! Я видел его всего два часа назад у самой калитки. На нем аркан накинут.

— Тогда поскорее приведи ёго сюда и оседлай.

— Я мигом, сеньор!

Вскочив на Ваминоса, Рэнс пригнулся в седле и, сжав коленями бока лошади, галопом понесся на восток, мимо лавки, на пороге которой сидел Сэм и при свете луны терзал струны гитары.

А теперь — слово о Ваминосе, добром мышастом коне. Мексиканцы, у которых есть сотни определений для масти лошади, называли его gruyo. Это был чалый серого цвета с рыжеватыми подпалинами, если вы можете представить себе такое. По спине его от гривы до хвоста шла черная полоса. Казалось, он будет жить вечно. Землемерам и за год не намерить столько миль, сколько он способен был проскакать за день.

На расстоянии восьми миль от дома Рэнсом разжал колени, и Ваминос остановился под раскидистой ратамой. Желтые цветы ратамы источали аромат, который мог бы посрамить запах лучших французских роз. При свете луны земля казалась гигантской вогнутой чашей, а небо — крышкой из хрусталя. На поляне пять кроликов прыгали и резвились, как котята. Впереди, на расстоянии восьми миль, тускло светилась звездочка, которая почему-то находилась ниже горизонта. Всадники, для которых она по ночам часто служила ориентиром, знали, что это светится дом на ранчо де лос Ольмос.

Спустя десять минут Йенна Куртис прискакала к ратаме на своем низкорослом гнедом Танцоре. Молодые люди, склонившись с седел, крепко пожали друг другу руки.

— Я мог бы подъехать ближе к твоему дому, — сказал Рэнс, — но ты никогда мне этого не позволяешь.

Йенна рассмеялась. В полумраке можно было различить ее крепкие белые зубы и бесстрашные глаза. В ней не было ни намека на чувствительность, несмотря на лунную ночь, благоухание ратамы и присутствие Рэнса Трусдэла, красавца возлюбленного. Но все-таки она прискакала сюда, за восемь миль, чтобы встретиться с ним.