Финнуала Кирни - Ты, я и другие

А ты пока наведешь порядок здесь. У меня есть еще час.

Я молча киваю. Адам потащит наверх мою новую кровать? Нашу старую я отправила на склад, пусть сам с ней разбирается.

— Спасибо, — бормочу я.

Они уходят.

Достаю телефон.

— Привет, — звучит в трубке, — как у вас там?

Я ужасно рада слышать его голос. Стараюсь говорить тише:

— Все хорошо, разбираемся.

— Ты просила меня не приходить. Может, все-таки стоит? Я с удовольствием помог бы.

Адам наверху собирает мою кровать, а мы с Ионом в это время наводим уют на кухне? Нет, не пойдет.

— Не надо, спасибо. И Мег здесь.

Мы оба сошлись на том, что не следует предавать огласке факт, что мы встречаемся, даже нашим детям пока говорить не надо. Мег к этому не готова. У Иона взрослые приемные дети, которые живут отдельно, но он тоже не хочет спешить.

— Ладно. Так мы завтра обедаем?

Не очень понимаю, как мне удастся ускользнуть из дома, когда здесь будут Карен с Беном. Впрочем, что-нибудь придумаю.

— Жду с нетерпением. До завтра?

Отключаю звонок и вижу Адама: он сидит в прихожей, прислонившись спиной к стене.

— Не хотел мешать, — говорит он, уставившись в ковер. — Где ящик с инструментами? Мне нужна отвертка.

..

Ну, конечно, ему нужна отвертка. Ящик с инструментами.

Само собой.

Я показываю в угол кухни.

— Все нормально, Бет. Правда.

Он подходит, распахивает объятия и вопросительно наклоняет голову: ну, как ты? Я делаю шаг вперед, прижимаюсь к нему. Когда Адам обнимал меня последний раз? Не могу вспомнить. На глаза наворачиваются слезы. Кольцо его рук.. так привычно, так естественно… так больно. Наши тела словно вымерены искусным мастером, настолько точно совпадают линии и изгибы.

— Все хорошо. Я желаю тебе счастья. Нам всем нужно жить дальше.

Я стою, уткнувшись в его джемпер, с трудом сглатываю, чтобы не заплакать. Пахнет бергамотом — как от прежнего Адама. В голове всплывают воспоминания о том письме в чемодане. Бен должен узнать правду. Надо бы поговорить об этом, но ужасно не хочется размыкать объятия.

— Я не спрашивала тебя о Рукери. — Чувствую его размеренное дыхание.

— Да, неприятно было… но необходимо. — Адам меняет тему: — Не стану спрашивать, кто он. Главное, убедись сначала, что он — твой человек.

И прежде чем я успеваю отреагировать, Адам берет мой подбородок и приподнимает. Я на секунду замираю.

Его губы касаются моих. Только на миг. Я даже не уверена, что этот поцелуй вообще был.

— Убедись, что он — твой человек, — повторяет Адам и отпускает меня. Поднимает коробку с инструментами и выходит. Мысли о Бене, о письмах, обо всем, кроме поцелуя, вылетают из головы.

Когда через некоторое время он прощается, мое настроение совершает крен: от невероятного волнения к полной растерянности.

Мег — она помогает мне на кухне — спрашивает:

— Что-то ты притихла после папиного ухода. Расстроилась?

— Просто устала… Все это изматывает.

— А по-моему, забавно. Когда он вел себя как придурок, мы психовали, но беспокоились за него.

Когда он стал вести себя как раньше, мы все равно беспокоимся.

— Он рассказывал тебе про Рукери? — Так я пытаюсь выяснить, когда они последний раз виделись.

— Практически нет. Я не хотела совать в это нос.

Просто обрадовалась, что он вернулся. — Мег обводит комнату взглядом. — Мам, ты все правильно сделала.

Благодаря тебе мы можем жить дальше. Ты всегда была стойкой.

Я разражаюсь слезами. Второй член семейства Холл обнимает меня сегодня в моей новой кухне.

— Надо поесть, — наконец говорит дочь. — Мы забыли покормить папу. Я такая голодная!

Она раскладывает бутерброды. Заваривает чай — откуда-то знает, что алкоголь я больше не пью. Протягивает мне кружку:

— Зеленый. Не понимаю, как ты можешь его пить.

— Тебе бы тоже неплохо.

— Нет уж, пей сама. — Она кривится. — Это для людей среднего возраста, нуждающихся в дополнительном антиоксиданте.

Средний возраст. Ах ты, поганка!

Мег смотрит на меня.

— Может, в этом и была папочкина проблема.

Мало пил зеленого чая.

Я улыбаюсь:

— Хорошо, что ты здесь, дорогая.

— А где мне еще быть?

Она могла быть где угодно, мы обе это знаем, — но решила провести день со мной. Что бы ни случилось у нас с Адамом, Мег вела себя безупречно. Останется ли она такой же замечательной и понимающей дочерью после знакомства с Ионом, новым приятелем своей стойкой матери?

Если Бен еще раз извинится, я дам ему в глаз. Утро субботы, мы наводим порядок на могиле родителей, высаживаем цветы. Ярко-желтые нарциссы и побеги форзиции резко и пьяняще пахнут весной.

— Мне очень неловко, — снова говорит он, утрамбовывая компост. Вокруг — люди, у многих головы опущены: видно, их потери совсем свежи. Некоторые кивают нам и улыбаются, проходя мимо: у этих боль утраты прошла.

— Брось. — Все, мое терпение кончилось. — Это твоя квартира, ты имеешь полное право ее продать.

Попробуй только отказаться от такого предложения!

Я говорю искренне. Ему прислали запрос на цену, и сделку надо завершить в течение двух недель. Следует уцепиться за этот шанс и с визгом мчаться вперед.

— А как же ты?

— А я найду что-нибудь еще! Завтра смотрю неплохую квартирку. На реке, возле Фулема.

— Ух! — Бен широко улыбается. Его вера, что старший брат — несокрушимый охотник за жильем, видна невооруженным глазом. — Покупка или аренда?

— Покупка. Рынок лихорадит. С арендой только деньги терять.

И почему я не говорю ему, что ничего еще не решил?

Это и вправду замечательная квартира: прекрасный вид на Темзу, куда лучше, чем из окон квартиры Бена. И я могу позволить себе такую трату, только вот готов ли я к этому? Готов ли приобрести «холостяцкое гнездышко» для средних лет мужчины?

— Возьмешь с собой?

— Если соберусь покупать. Последнее, что мне надо, — твои уговоры. Тебе, видите ли, неловко! — Я закатываю глаза и корчу унылую физиономию, давая понять брату, что шучу.

— Мы так и не поговорили про Рукери, — произносит он, запихивая в последний горшок слишком много земли.

— Да не о чем там говорить.

Бен смотрит на могилу.

— А их самоубийство? Ты так и не сказал Бет?

По-моему, скрывать от нее факты — твоя вторая натура.

Я горько усмехаюсь.

— Ты зря просиживаешь штаны в бухгалтерском кресле. В Рукери тебя оторвали бы с руками и ногами.

— Наклоняюсь, помогаю ему расставить горшки. — Помнишь, как мама пела?

Он поднимает лицо к небу, прикрывает глаза, словно перебирая воспоминания.

— Когда я был маленьким, пела, да. Без конца, всегда и везде.

— А потом перестала. — Бен опускает голову и морщится. — Я никогда даже не думал об этом.

— До меня дошло, когда я о ней говорил. — Колеблюсь, не желая сболтнуть лишнего. — Я много о ней говорил.