Андре Жид - Пасторальная симфония

Слова эти повергли меня в глубокое изумление. У меня стучало в висках. Я приготовился к упрекам и по мере того, как он отнимал у меня всякий повод к негодованию, чувствовал себя все более безоружным, так что к концу его речи я ничего не нашелся сказать.

-- Идем спать, -- заметил я под конец, после длительного молчания. Я поднялся и положил руку ему на плечо. -- Завтра я скажу тебе, что я об этом думаю.

-- Скажите мне, по крайней мере, что вы на меня больше не сердитесь.

-- Мне потребуется ночь для размышления.

Когда я встретился с Жаком на следующий день, мне серьезно показалось, что я увидел его в первый раз. Я вдруг уяснил себе, что мой сын уже не мальчик, а молодой человек; пока я считал его мальчиком, его любовь, которую я случайно открыл, представлялась мне чем-то чудовищным. Я провел целую ночь, убеждая себя, что все это было, напротив, вполне естественно и нормально. Чем же объяснить, что недовольство мое сделалось от этого еще более острым? Все это объяснилось для меня значительно позже. А пока что мне предстояло переговорить с Жаком и объявить ему мое решение. Какой-то инстинкт, не менее непогрешимый, чем совесть, подсказывал мне, что необходимо во что бы то ни стало помешать этому браку.

Я увлек Жака в глубину сада. Там я его сразу спросил:

-- Ты открылся Гертруде в своем чувстве?

-- Нет, -- ответил он. -- Возможно, что она сама догадывается о моей любви; но я ей ничего не говорил.

-- В таком случае дай мне слово, что ты не будешь с ней об этом заговаривать.

-- Отец, я твердо решил вас слушаться; но не могли бы вы мне объяснить ваши мотивы?

Я затруднялся ему их назвать, не будучи уверен, что слова, приходившие мне в голову, окажутся наиболее подходящими в эту минуту. Сказать по правде, совесть гораздо больше, чем разум, подсказывала мне тогда мое поведение.

-- Гертруда еще очень молода, -- сказал я наконец. -- Подумай, что она не была еще у причастия. Тебе известно, что она не похожа на обыкновенных девушек и что развитие ее было очень поздним. Она несомненно окажется излишне чувствительной -- при ее-то доверчивости! -- к первым же словам любви, которые услышит. Именно поэтому не следует их ей говорить. Овладевать тем, кто не может защищаться, -- подло; я знаю, что ты не подлец. Ты говоришь, что в чувствах твоих нет ничего предосудительного; я же считаю их преступными, потому что они преждевременны. Гертруда еще не обладает благоразумием, а потому мы обязаны проявить его вместо нее. Это дело нашей совести.

У Жака есть одна великолепная черта: для того, чтобы его удержать, нудно сказать ему: "я обращаюсь к твоей совести"; мне часто приходилось прибегать к этому средству в его детские годы. Между тем я поглядывал на него и думал, что, если бы Гертруда могла его видеть, ей несомненно понравилась бы эта высокая, стройная фигура, прямая и вместе с тем гибкая, красивый лоб без морщин, прямой взгляд, его детское лицо, на котором уже проступала несколько неожиданная серьезность. Он был без шляпы, и его пепельные волосы, которые в то время были у него довольно длинные, слегка вились на висках, наполовину скрывая уши.

-- Вот о чем я хочу еще тебя просить, -- начал я, вставая со скамьи, на которой мы оба сидели, -- ты говорил о своем намерении выехать послезавтра, я прошу тебя не откладывать поездки. Ты собирался провести в отсутствии целый месяц; прошу тебя ни на один день не сокращать своего путешествия. Согласен?

-- Да, отец; я подчиняюсь.

Мне показалось, что он тогда сильно побледнел, так что даже губы его совсем потеряли краску. Но это быстрое согласие я истолковал как знак того, что любовь его была еще недостаточно сильной; мысль эта принесла мне несказанное облегчение. А кроме того я был умилен его послушанием.

-- Я снова узнаю своего любимого мальчика, -- тихо сказал я ему и, прижав его к себе, коснулся губами его лба. Я почувствовал, что он чуть-чуть отстранился, но я не захотел на него обижаться.

10 марта

Наш домик так мал, что нам приходится невольно делать все на глазах друг у друга, и иногда это довольно-таки стесняет мою работу, хотя я закрепил за собой в первом этаже маленькую комнату, где я могу оставаться один и принимать посетителей. Особенно же это стесняет, когда мне хочется поговорить с кем-нибудь из домашних наедине, не придавая, однако, беседе чересчур официального характера, как это несомненно бы вышло у меня в приемной, про которую дети шутя говорят: "святое место", куда нам вход воспрещается. Но сегодня утром Жак уезжал в Невшатель, где ему нужно купить себе башмаки для экскурсии, а так как погода выдалась прекрасная, дети после завтрака ушли из дому вместе с Гертрудой, которую они водят и которая заодно водит и их самих. (Мне приятно попутно отметить, что Шарлотта относится к ней с исключительной предупредительностью.) Вполне естественно, что я остался один с Амелией как раз в такое время, когда мы пили чай у себя в столовой. Я этого именно и желал, так как мне очень нужно было с нею поговорить.

Мне так редко случается оставаться с нею с глазу на глаз, что я ощутил в себе какую-то робость, и серьезность вещей, о которых мне предстояло ей говорить, повергала меня в смущение, как если бы дело шло не о признаниях Жака, а о моих собственных. Я почувствовал также, прежде чем начать говорить, до какой степени два существа, живущие как-никак одной общей жизнью и даже любящие один другого, могут быть (или стать) непонятными и как бы замурованными друг для друга; в подобных случаях слова -- те ли, которые мы сами обращаем к другому, или те, которые обращает к нам он, -- звучат жалостно, как удары зонда, предупреждающего нас о сопротивлении разделительной ткани, которая, если на нее не обращать внимания, грозит уплотниться все больше...

-- Вчера вечером и сегодня утром к меня был разговор с Жаком, -- начал я в то время, как она разливала чай; и мой голос дрожал в такой же мере, в какой голос Жака вчера звучал уверенно. -- Он сказал мне, что любит Гертруду.

-- Он отлично сделал, что с тобой поговорил, заметила она, не глядя на меня и продолжая свои хозяйственные занятия, как если бы я рассказал ей самую заурядную вещь и при этом не сообщил ничего нового.

-- Он сказал, что хочет жениться на ней; его решение...

-- Это можно было предвидеть, -- пробормотала она, пожав легонько плечами.

-- Значит, ты кое-что подозревала? -- спросил я с некоторой нервностью.

-- Видно было, что это началось уже очень давно. Но таких вещей мужчины обыкновенно не замечают.

Так как оспаривать ее было бы бесполезно и так как слова ее содержали в себе, пожалуй, известную долю правды, я просто ей возразил:

-- В таком случае, тебе безусловно следовало меня предупредить.

Она улыбнулась той слегка кривившей уголок рта улыбкой, которая часто сопровождала и прикрывала ее умалчивания, и склонила голову набок: