Андре Жид - Изабель

Я опять возразил:

-- Тогда всеми достоинствами моей диссертации я буду обязан вам. Вы позволите мне по крайней мере сделать вам посвящение, господин Флош, в знак моей признательности?

Он грустно улыбнулся:

-- Когда ты так близок к тому, чтобы покинуть землю, то охотно улыбаешься всему, что обещает тебе хоть какое-то продление жизни.

Я счел неуместным продолжать в том же духе.

-- Ну а теперь, -- произнес он, -- вступайте во владение библиотекой и вспоминайте о моем присутствии только тогда, когда вам потребуется какая-то помощь. Берите какие вам нужно документы... и... до свидания!..

Когда я, спустившись на три ступеньки, с улыбкой обернулся к нему, он помахал рукой:

-- До скорого!

Я захватил с собой в большую комнату несколько документов, к работе над которыми собирался приступить. Не отрываясь от стола, я мог наблюдать за г-ном Флошем в его каморке: некоторое время он проявлял беспокойство, выдвигал и задвигал ящики стола, вытаскивал бумаги, снова убирал их с видом занятого человека... Я подозревал, что он был очень смущен или стеснен моим присутствием и что малейшее вмешательство в его такой размеренный образ жизни могло поставить под угрозу его душевное равновесие. Наконец он успокоился, поглубже засунул ноги в меховую грелку, замер...

Я со своей стороны сделал вид, что целиком погрузился в работу, однако мне было трудно собраться с мыслями, да я и не старался -- они кружили вокруг Картфурша, как вокруг башни в поисках входа. То, что я тонкая, чувствительная натура, еще требовалось доказать. "Раз ты писатель, мой друг, -- говорил я себе, -- так мы тебя посмотрим в деле. Описать! Э, нет! Не о том речь, надо раскрыть истину, скрытую под внешней оболочкой... Если за то короткое время, которое тебе отведено в Картфурше, ты позволишь хотя бы жесту, хотя бы малейшему движению пройти мимо тебя, не объяснив его с психологической, исторической и общечеловеческой точки зрения, грош тебе цена как писателю".

Я перевел глаза на г-на Флоша, сидевшего ко мне в профиль; мне был виден крупный вислый нос, лохматые брови, скошенный подбородок, который не переставал двигаться, как будто его обладатель жевал жвачку... и я подумал, что ничего не делает лицо столь непроницаемым, как маска доброты.

Звонок к обеду прервал на этом мои размышления. III

Именно за этим обедом г-н Флош неожиданно и без ораторских приемов ввел меня в общество четы Сент-Ореолей. Но ведь аббат накануне вечером мог бы меня предупредить. Помню, впервые я испытал подобное оцепенение однажды в Ботаническом саду при виде Phoenicopterus antiquorum, или утконосого фламинго*. Я не смог бы сказать, кто из них двоих -- барон или баронесса -был более живописен; они абсолютно подходили друг другу, как, впрочем, и пара Флошей: в музее естественных наук их без колебаний поставили бы рядом в одну витрину в разделе "Исчезнувшие виды". Сначала я испытал перед ними своего рода смутное восхищение, которое испытываешь в первое мгновение перед совершенным произведением искусства или чудом природы, теряя способность к анализу. Медленно и с трудом я смог привести в порядок свои впечатления...

_______________

* Жерар ошибся: у Phoenicopterus antiquorum нос не имеет плоской формы шпателя. -- Прим. авт. _______________

Барон Нарцисс де Сент-Ореоль был в коротких штанах, туфлях с очень броскими пряжками, при муслиновом галстуке и жабо. Адамово яблоко величиной с подбородок торчало из ворота и пряталось, насколько это было возможно, в вихре муслина; подбородок при малейшем движении челюсти совершал неимоверное усилие, чтобы дотянуться до носа, который со своей стороны охотно соглашался на это. Один глаз был наглухо закрыт; второй, к которому тянулись уголки губ и все складки лица, сверкал, глубоко засев в скуле, и, казалось, говорил: "Осторожно! Я один, но ничего от меня не ускользает".

Г-же де Сент-Ореоль вся целиком утопала в облаке дешевых кружев. Забившись вовнутрь вздрагивающих рукавов, тряслись тонкие пальцы рук, унизанные огромными кольцами. Что-то вроде чепца из черной тафты, подбитого белыми кружевами, обрамляло лицо; завязки из той же тафты под подбородком были испачканы пудрой, осыпавшейся с ужасно накрашенного лица. Когда я вошел, она вызывающе встала передо мной в профиль, отбросила голову назад и сильным голосом с непреклонными нотками проговорила:

-- Было время, сестра, когда фамилии Сент-Ореоль оказывалось больше почтения...

На кого она сердилась? Ей, конечно, хотелось дать мне почувствовать и дать понять сестре, что хозяевами здесь были не Флоши; в подтверждение этого, подняв в мою сторону правую руку и склонив набок голову, она жеманно произнесла:

-- Мы с бароном рады, сударь, принять вас за нашим столом.

Я ткнулся губами в кольцо и покраснел, выпрямляясь, ибо мое положение между четой Сент-Ореолей и Флошами становилось щекотливым. Г-же Флош, однако, казалось, не обратила никакого внимания на выходку сестры. Что касается барона, то сама реальность его присутствия вызывала у меня сомнения, хотя он был со мной подчеркнуто любезен. За все время моего пребывания в Картфурше его так и не удалось заставить называть меня иначе, как г-н Лас Каз, что позволяло ему утверждать, что он часто встречался с моими родственниками в Тюильри... главным образом с моим дядей, с которым он якобы играл в пикет.

-- О! Это был большой оригинал! -- вспоминал он. -- Всякий раз когда он открывал туза, то громко кричал:

"Домина!"

Все высказывания барона были примерно в таком духе. За столом почти всегда говорил он один, но тут же после трапезы становился нем, как мумия.

Когда мы выходили из столовой, г-жа Флош подошла ко мне и тихо попросила:

-- Не окажет ли мне господин Лаказ любезность и не побеседует ли со мной?

Похоже, она не хотела, чтобы беседу эту кто-либо услышал, поскольку повела меня в сторону сада, громко объясняя, что хотела бы показать мне ягодные кусты.

-- Я по поводу моего племянника, -- начала она, убедившись, что никто нас не слышит. -- Я бы не хотела, чтобы у вас создалось мнение, что я критикую преподавание аббата Санталя, но вы, ныряющий в сами источники образования (она так и сказала), вы, возможно, могли бы дать нам хороший совет.

-- Продолжайте, сударыня, я к вашим услугам.

-- Так вот, я опасаюсь, что тема его диссертации для такого малолетнего ребенка слишком необычна.

-- Какой диссертации? -- спросил я, насторожившись.

-- Тема диплома на степень бакалавра.

-- А, понятно, -- сказал я, решив отныне больше ничему не удивляться. -- Какова же она? -- спросил я.

-- Так вот, господин аббат опасается, что литературные или чисто философские темы могут усугубить неустойчивость юного сознания, и без того склонного к мечтательности... (так по крайней мере считает господин аббат). И потому он предложил Казимиру избрать историческую тему.