Лиза Марич - Минута после полуночи

Дубов пожал плечами.

— Все равно. Дело сделано, день свободен… — Он хотел добавить, что может сойти прямо здесь, но генерал неожиданно попросил:

— Голубчик, сделайте одолжение, отобедайте у меня.

Дубов замялся. Ему не раз случалось обедать с рогатыми мужьями: светские отношения, ничего особенного в этом нет. Однако сейчас согласиться было трудно, хотя генерал к категории обманутых мужей не относился.

— Прошу вас, — настаивал генерал. — Очень не хочется сидеть за столом в одиночестве.

— С удовольствием, — пришлось ответить доктору.

Впрочем, за столом они сидели не вдвоем, а втроем. К мужчинам присоединилась Мария Викентьевна, исполнявшая обязанности хозяйки.

Трапеза проходила в молчании. Изредка генерал через силу ронял какую-нибудь вежливую фразу, Дубов и Мария Викентьевна с готовностью отвечали. После чего снова воцарялась тишина.

В завершение обеда подали кофе с коньяком. Дубов с неприятным удивлением отметил этот факт — раньше, при жизни Елизаветы Прокофьевны, генерал не пил ни того, ни другого.

— Александр Карлович, будьте осторожны, — предупредил он.

— О чем вы? — не понял генерал. — Ах, это… — Он усмехнулся, разлил коньяк по рюмкам, приподнял свою и одним движением опрокинул ее в рот.

Дубов осторожно пригубил благородный напиток, не спуская с хозяина озадаченного взгляда.

— Давненько вы у меня не были, — заметил он как бы между прочим, возвращая рюмку на стол. — С одной стороны, я рад, что в этом нет нужды, с другой, все же немного беспокоюсь. Может, заглянете завтра, часиков в двенадцать?

— Нет, — ответил генерал с улыбкой. — Не загляну. Поздно спохватились, милый доктор, меня уже не остановить. Как это говорят на Руси… — Генерал приложил руку к морщинистому лбу, нахмурился и вдруг просиял: — О!.. Вспомнил! «Старый дурак вразнос пошел!»

Он засмеялся, взглядом приглашая гостя присоединиться к веселью. Однако Дубов смеяться не стал.

— Что с вами, Александр Карлович?

— Ничего особенного, — продолжая смеяться, ответил генерал. — Просто захотелось молодость вспомнить.

— Не с больным же сердцем! — начала Дубов, но хозяин его перебил:

— Именно с больным сердцем! От него все глупости, милый доктор. — Генерал взял с колен разложенную салфетку, скомкал и бросил ее на стол. — К врачам я больше не поеду — незачем. Быстрее отмучаюсь.

С этими словами генерал вышел из комнаты. Мария Викентьевна скользнула за ним и почти сразу вернулась:

— Александр Карлович просит его извинить. Прилег отдохнуть.

— Что с ним? — спросил Дубов, вставая. — Сильно плох?

Мария Викентьевна отвела взгляд.

— Не так, чтобы очень… Иногда сердце пошаливает.

Дубов покачал головой.

— По крайней мере, лекарство принимает? Те порошки, что я выписал?

Мария Викентьевна оживилась.

— Слава богу, принимает. За этим я слежу.

— Не больше одного в день! — предупредил Дубов. — Помните об этом! Что ж, Мария Викентьевна, мне, пожалуй, пора. Не провожайте, я дорогу найду.

Он поклонился, вышел из комнаты и спустился в холл. Велел слуге принести пальто и шляпу, а сам подошел к зеркалу, висевшему на стене, рассеяно провел рукой по волосам.

Хлопнула входная дверь, и в прихожую вошла Катя. Увидев Дубова, она замерла, глядя на гостя тревожными глазами.

— Все в порядке, — негромко сказал Дмитрий Данилович. — Я встретил генерала возле гостиницы, и он пригласил меня на обед.

— Меня не видел? — шепнула Катя белыми от страха губами.

Дубов покачал головой и взял ее за руку, но Катя вырвалась. Дубов оглянулся. На широкой лестничной площадке стояла Мария Викентьевна.

— Что ж, была рада вас повидать, — быстро сказала Катя. — Заезжайте чаще.

Дубов поклонился дамам и вышел. Его преследовал взгляд женщины в черном платье — изумленный, встревоженный.

Щелчок по носу — отличный рабочий стимул.

Две недели, прошедшие после посещения Тумановой, советник провел в состоянии лихорадочного возбуждения. Собирал документы, обзванивал знакомых в поисках нужной информации, льстил, интриговал, платил, обещал помочь и просил о помощи. Помощники похудели, разбирая документы, кипами сваленные на рабочем столе патрона, сверяя даты, суммы и движения по счетам подозреваемых. Особенно много возни было с газетами полуторагодовалой давности. Найти информацию, нужную патрону, удалось не сразу.

Алимов рассвирепел и пообещал засадить помощников за переводы иностранных газет, если они разучились читать по-русски. Помощники лишились сна и даже разговаривать начали шепотом. В таком состоянии своего уравновешенного начальника Роман с Леночкой не видели никогда.

— А еще сыщик! — скрипел себе под нос Алимов, когда глаза закрывались от усталости, а мозги отказывались соображать.

Действовало — лучше некуда.

За две недели он собрал об игорном короле подробную информацию, и многое встало на свои места. И полнейшая внутренняя обособленность, и странная манера говорить короткими рублеными фразами, и привычка автоматически прикрывать ладонью правую щеку. Именно так должен вести себя человек, которого насмешница-судьба прокатила на своем опаснейшем аттракционе «восстань из мертвых».

Отец Красовского не получил внятного образования, хотя был разносторонним парнем. Рисовал в модном лубочном жанре, писал стихи, пел. Собственно, этим и жил — его мазня неплохо продавалась. В начале семидесятых до Москвы докатилась идеология хиппи и очень быстро вошла в моду. Философия свелась к массовым пьянкам под гитарные переборы и чтению дилетантских стихов.

До воспитания сына у родителей не доходили руки, поэтому Никита рос сильным, цельным и на удивление правильным. Так иногда случается с детьми безответственных родителей, которые вынуждены сами пробивать себе дорогу в жизни.

Иногда, впрочем, родители вспоминали о сыне. Так случилось в роковой день 17 сентября 1980 года, когда они взяли с собой Никиту на большой загородный пикник.

Фотографию пятнадцатилетнего Никиты в истории болезни Алимов смотреть не стал: поверил хирургу на слово («Ужас, просто ужас!»). Семидесятилетний пенсионер прекрасно помнил мальчишку, в один момент потерявшего родителей, сияющие впереди перспективы и симпатичную внешность.

Однако мальчик продемонстрировал упорство и волю. Выжил, терпеливо перенес многочисленные операции, не ныл, не жаловался… только все время требовал зеркало.

— Ему было неудобно разговаривать, — пояснил хирург. — Рот скособочился вместе со щекой… в общем, то еще было зрелище.

Врачи тянули время как могли, отвлекали внимание другими насущными проблемами. Например, порванным сухожилием на левой ноге. Раздробленную ступню пришлось собирать заново, как детский конструктор «Лего» Ничего, собрали, только нога утратила чувствительность. Никите предстояло провести всю жизнь в обнимку с костылями, волоча за собой атрофированную конечность.