Алессандро Барикко - Море-океан

-- Я уеду...

-- ...

-- Я не хочу оставаться... я уезжаю.

-- ...

-- Я не хочу слышать этот крик, я уеду далеко-далеко.

-- ...

-- Я не хочу его слышать.

Самое трудное -- это музыка, вот в чем суть, главное -- уловить музыку, способную передать эту близость, музыку и жесты, избавляющие от боли, когда уже нечем помочь, музыку, которая неощутимо перетекает в танец, а не в порывистый уход, перерастает в плавное движение к жизни и далеко за ее грань, оборачивается странным покачиванием души, целительным и убийственным, знающему этот танец гораздо легче, вот почему в такие минуты все влюбленные ищут эту музыку на дне слов и в прахе жестов и знают, что, набравшись смелости, они услышат ее в тишине, тишина и есть музыка, чистый звук, необъятная сердечная тишина, поляна расставания и усталое озеро в пригоршне короткой мелодии, известной во все времена и напеваемой вполголоса

-- Прощай, Элизевин.

Простой мотив.

-- Прощай, Томас.

Элизевин выскальзывает из-под плаща и встает. Нагое тело девочки хранит уютное тепло целой ночи. Элизевин берет свое платье и подходит к окну. Заоконный мир на прежнем месте. Можно учинить все что угодно -- он вечно будет на своем месте. В это трудно поверить, но это так.

Босоногая девочка. Поднимается по лестнице, входит в комнату, идет к окну, останавливается.

Холмы почивают от дел. Как будто перед ними никакого моря.

-- Завтра мы уезжаем, падре Плюш.

-- Что?

-- Мы уезжаем. Завтра.

-- Но...

-- Пожалуйста.

-- Элизевин... такие вещи не решаются с бухты-барахты... Сперва нужно отписать в Дашенбах... Они ведь не ждут нас каждый божий день...

-- Мы не поедем в Дашенбах.

-- То есть как не поедем в Дашенбах?

-- Не поедем.

-- Элизевин, давай поговорим спокойно. Мы приехали сюда, потому что ты нуждаешься в лечении. Чтобы вылечиться, ты должна войти в море, а чтобы войти в море, ты должна...

-- Я уже вошла в море...

-- Что-о?

-- Я больше не нуждаюсь в лечении, падре Плюш.

-- Но...

-- Я жива.

-- Господи... что, черт возьми, произошло?

-- Ничего... просто поверь мне... умоляю, просто поверь...

-- Я... верю тебе, но...

-- Тогда давай уедем. Завтра же.

-- Завтра...

Падре Плюш онемел, перебирая в руках свое изумление. Тысяча вопросов в голове. И он прекрасно знает, какой из них задать. Короткий, ясный, простой вопрос: "А что скажет твой отец?" Совсем простой. Но он-то обычно и теряется по ходу дела. Ищи потом ветра в поле. И пока падре Плюш занят поисками, его голос неожиданно изрекает:

-- Ну, и как оно... море? Элизевин улыбается.

-- Чудесное.

-- А еще?

Улыбка не сходит с ее губ.

-- В один прекрасный момент оно кончается.

Выехали чуть свет. Экипаж весело мчал по дороге вдоль берега моря. Падре Плюш отдавался на произвол тряски с тем же радостным смирением, с каким собирал вещи, прощался со всеми, еще раз прощался со всеми и нарочно оставил в таверне чемодан, ибо, уезжая, непременно следует запастись подходящим предлогом для возвращения. На всякий случай. Он не проронил ни слова до тех пор, пока дорога не повернула и море не начало удаляться. Ни на мгновение дольше.

-- Смею ли я поинтересоваться, куда мы едем, или это уже слишком?

Элизевин зажала в руке листок бумаги. Она мельком взглянула на него.

-- В Сен-Партени.

-- А что это?

-- Так. Одно местечко, -- сказала Элизевин, накрыв ладонью листок.

-- И далеко это местечко?

-- Дней двадцать пути. В пригороде столицы.

-- Дней двадцать? Нет, это безрассудство.

-- Смотри, падре Плюш, море уплывает.

-- Дней двадцать... Хотелось бы надеяться, что для подобного путешествия у тебя достаточно оснований...

-- Оно уплывает...

-- Элизевин, я, кажется, к тебе обращаюсь: зачем мы туда едем?

-- Затем, чтобы отыскать одного человека.

-- Трястись двадцать дней, чтобы отыскать одного человека?

-- Угу.

-- Черт, тогда это должен быть по меньшей мере принц, я не знаю, сам король, святой...

-- Примерно...

Пауза.

-- Это адмирал.

Пауза.

-- О Боже...

По вечерам архипелаг Тамал застилает густой туман. Он пожирает корабли и возвращает их на рассвете, запорошенными снегом. В новолуние вода в проливе Кадаум отступает, обнажая огромную отмель, усеянную говорящими моллюсками и ядовитыми водорослями. В сицилийском заливе потонул остров, а два других, не отмеченных на карте, всплыли неподалеку. В водах Драгара схватили жестокого пирата ван Делла; пират предпочел броситься в море на растерзание акулам, чем отдаться в руки офицеров королевского флота. С изнуряющей педантичностью адмирал Лангле продолжал собирать в своем дворце все мыслимые небылицы и немыслимые были, стекавшиеся к нему с морей и океанов. С неиссякаемым упорством его перо расчерчивало фантастическую географию неугомонного мира. Его мозг находил отдохновение в точной и незыблемой повседневности. Его жизнь разворачивалась тождественная самой себе. И неухоженным, почти смятенным, пребывал его сад.

-- Меня зовут Элизевин, -- сказала представшая перед ним девушка.

Его поразил этот голос: бархат.

-- Я знаю человека по имени Томас.

Бархат.

-- Когда он жил с вами, его звали Адамсом.

Взгляд адмирала Лангле затрепетал в темных глазах девушки. Лангле молчал. Он надеялся, что никогда уже не услышит это имя. Все это время он отгонял его от себя. В запасе у адмирала было несколько мгновений, чтобы не дать ему вернуться и снова изранить его душу и воспоминания. Он собирался встать и просить эту девушку уехать. Он даст ей экипаж. Денег. Все что угодно. И прикажет уехать. Именем короля, уезжайте.

Словно издалека до него донесся бархатный голос. Произнесший:

-- Позвольте мне остаться

Пятьдесят три дня и девять часов Лангле не мог понять, что заставило его в тот миг ответить:

-- Как вам будет угодно.

Он понял это однажды вечером, когда, сидя рядом с Элизевин, услышал ее ласковый голос:

-- В этот час женщины Тимбукту поют и любят своих мужчин. С лиц исчезают тени, и даже солнце скрывается, смущенное их красотой.

Лангле почувствовал, как непомерная и сладостная усталость прихлынула к его сердцу. Будто после многолетних скитаний, сбившись с пути, он наконец вступил на возвратный путь. Не оборачиваясь, он тихо проронил:

-- Откуда вам известна эта история?

-- Я не знаю. Но знаю, что она ваша. Эта и все остальные.

Элизевин провела во дворце Лангле пять лет. Падре Плюш -- пять дней. На шестой он сказал Элизевин, что это невероятно, но он забыл чемодан в таверне "Альмайер"; это действительно невероятно, но там остались важные вещи, там, в чемодане, одежда и, наверное, книга со всеми молитвами.

-- Как это наверное?

-- Наверное... ну, то есть наверняка, я вспомнил, она наверняка там, ты же понимаешь, я без нее никак не могу... эти молитвы, конечно, не бог весть что, но лишиться их вот так... тем более, что пути туда каких-то двадцать дней, подумаешь...