Уильям Сароян - Приключения Весли Джексона

- Они вовсе не такие уж плохие, - сказал Виктор.

- Конечно, нет, - сказал я. - Я просто злюсь. Они ребята хорошие, замечательные, да только я их ненавижу всей душой. И скажу почему: потому что они чувствуют себя в безопасности. Знают, что с ними нянчатся. Они могут без конца друг перед другом притворяться, будто их вот-вот отправят под пули, а сами прекрасно знают, что стоит им пойти к кому надо и только взглянуть, чтобы уладить дело, и их никуда не отправят.

- Как же они это устраивают?

- А это ничего не стоит, если имеешь знакомства и знаешь, как себя вести. Тут все вполне прилично. Все в соответствии с армейскими правилами. Всем-то ведь ехать не нужно. И кто-то должен решать, кому ехать, а кому нет. Вот они и решают, что поедешь ты, а не кто-нибудь другой. Они тебя не знают. Для них ты только фамилия и номер. Когда нужно выбрать - тебя или другого, кого они знают, - ясно, они выбирают тебя. Все в порядке, никто не в обиде у нас ведь война, а не что-нибудь. Постарайся попасть в эту роту.

- Я хочу на войну, - сказал Виктор.

- Нет, - сказал я. - Не будь дураком. Потрать на это дело немножко сил и времени. Ты должен быть при жене, когда она будет рожать тебе сына. Каждый должен оставаться с женой, когда она рожает, а ты - особенно.

- А ты на меня не сердишься за то, что я не просил сержанта, чтобы меня тоже отправили?

- Не будь дураком, - повторил я. - Я сердит, но не на тебя. Тебе я желаю от всего сердца - постарайся поладить с этими ребятами. Я этого сделать не могу. И не мог бы, если б даже хотел. Но, черт побери, будь я женат на прелестной девушке и будь она беременна, да я бы головой рискнул, а не дал им отправить меня на фронт. Я и так боюсь до смерти, хотя у меня нет жены, которая носит под сердцем сына. А то было бы во сто раз хуже. Уж, наверное, я сделал бы все, чтоб остаться с ней. Да я бы просто дезертировал. Сегодня я злюсь весь день. Я всегда бываю зол в день моего рождения. Тебе, наверно, кажется, что я злюсь и на тебя, но это не так. Разве ты позабыл, что мы с тобой братья? Я вот - нет, я помню об этом все время. Поэтому я тебе и твержу, чтобы ты хорошенько подумал и постарался добиться своего. Доминик сказал бы тебе то же самое.

- Я знаю, - сказал Виктор. - Он все время мне пишет об этом. Да ведь не гожусь я для таких вещей. Просто не гожусь - и все. Конечно, я должен что-нибудь придумать, да только я буду чувствовать себя очень глупо и меня все равно отправят. И потом, как знать? Может быть, война скоро кончится и нас не успеют отправить за океан. А может быть, нас и так не отправят, без всяких попыток с нашей стороны.

- Ты сам не веришь тому, что говоришь, и ты это знаешь.

- Верно, - сказал Виктор. - Но так утешительно думать, что все- таки это может случться.

- Никогда этого не случится. Ребят из нашей роты отправляют каждую неделю. Не понимаю, почему нас с тобой держат так долго. Мы здесь уже девять месяцев. А некоторых отправили через три.

- Ну, как бы то ни было, а она забеременела, - сказал Виктор. - Этого у меня не отнимешь.

- Я очень рад за тебя.

- Пойдем к нам ужинать.

- Нет. В день моего рождения я никуда не гожусь. А завтра все будет в порядке. Ну, ты иди к себе. Передай ей, что я был очень рад узнать счастливую новость.

- Я бы хотел, чтобы ты пошел к нам.

- Мне нужно побыть одному в день моего рождения. Нужно подумать как следует.

- Ну ладно. До завтра.

И Виктор пошел к своей жене, а я вернулся к своим размышлениях, но они не привели меня ни кчему.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Весли узнает о человеке, который отказался ползти

И вот однажды мы узнали, что нас отправляют за океан. Составили команду в двадцать один человек, в нее вошли Виктор Тоска, Джо Фоксхол, писатель и я. Сделали нам новые прививки, прочли новые лекции, выдали новое снаряжение, включая и карабин.

В начале декабря направили нас в Нью-Джерси для специальной боевой подготовки. Мы вставали в четыре утра, являлись в часть к пяти, и нас отвозили на машине в Нью-Джерси: походная форма, ранец, противогаз, шлем, карабин. Было ужасно холодно, и затея эта казалась мне глупой. Все было, как в бреду, все было какое-то ненастоящее. Мы ездили в Нью- Джерси три раза и каждый раз тренировались в какой-нибудь новой специальной области.

В первый раз нас заставили проползти сотню ярдов по пересеченной местности под колючей проволокой, в то время как над нашими головами палил пулемет боевыми патронами. Треск пулемета показался мне ужасно нелепым. Пока мы ждали своей очереди ползти сто ярдов с полной выкладкой на спине, у меня было время рассмотреть лица солдат, которые только что кончили ползать. Эти парни отнюдь не выглядели счастливыми. Они не были похожи на молодчиков из нашей нью-йоркской части, которые пробыли в ней два или три года и собирались просидеть там до конца войны. У этих вид был тоскливый. Как будто им очень хотелось поговорить с кем-нибудь из старых знакомых, с кем-нибудь, не облаченным в военный мундир, и поведать им что-то очень важное. Кажется, я в жизни не видел таких тоскливых лиц, как у ребят, которые проползли сто ярдов. Они возвращались медленно, молча, время от времени кто-нибудь из них оборачивался поглядеть на пулемет, стрелявший над головами новой группы ползущих.

Сержант, который там был за старшего, предупреждал всех, чтобы не поднимали головы.

- Приказано проводить учения в жестких условиях, так мы и делаем, сказал он. - Не поднимай головы, знай ползи, по сторонам и наверх не гляди. Оглядываться опасно.

Я заговорил с сержантом, и он мне сказал:

- Между нами говоря, начальство считает, что временами должны быть небольшие потери. Это показывает, что обучение проводится в жестких условиях, а больше ничего и не требуется.

Я спросил его, не попадал ли уже кто-нибудь под пулю.

Он огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что никто нас не слушает, и сказал:

- Три случая за то время, что я здесь, - трое за один месяц.

Я спросил его, как это случилось.

- Паника, - сказал он. - Время от времени попадается такой вот чудак, который вскакивает и пытается бежать, но далеко ему, конечно, не уйти.

Тогда я его спросил, почему же пулеметчик не прекращает стрельбы, если кто-нибудь вскочит.

- Все равно не успеть, - отвечал сержант. - Да и не полагается. Черт побери, тут один бедняга заполучил двадцать пуль в живот. Если бы он упал, после того как его первый раз зацепило, его, пожалуй, можно было бы еще спасти, но этот сумасшедший сукин сын вытянулся во весь рост и пялится на пулемет. Я уже думал, он так и не упадет никогда. Представляю, каково ему было, когда он увидел, что все равно никуда не денешься.

Я спросил сержанта, не говорил ли этот парень чего-нибудь.

- Ну да, - сказал сержант. - Он все повторял: "О, мать твою, мать твою", - пока не упал.