Кен Кизи - Последний заезд

Я смыл столько рыжей пендлтонской грязи, сколько смог, но бритвой не воспользовался. Сандаун — тоже. Он расплел косу и принялся расчесывать волосы. Из косметики его интересовала только сиреневая помада Джорджа.

Здесь, у речки, было спокойно. Говорить было как будто не о чем — мы и не разговаривали. Изредка доносился с трибун звук аплодисментов, вежливых и почтительных. Из своих земляных гнезд на том берегу вылетали ласточки и устремлялись за мошками над водой.

Джордж вытерся полотенцем и надел рубашку. Потом сел спиной к валуну и надвинул шляпу на глаза. Я тоже решил осмотреть внутренность своей шляпы. Приятно было ощущать себя чистым, слушать ласточек и шум воды, падающей с большого камня.

К тому времени, когда колокол Клэнси возвестил об окончании формальностей, солнце плюхнулось за горизонт, как желток большого яйца. Лошади наши стояли понурясь, дремали; ласточки вернулись в свои гнезда на берегу, а Сандаун все расчесывал волосы.

Джордж встал и потянулся.

— Засовывай свою гриву под шляпу. Мустангам все равно, коса там или не коса.

— Спешить некуда, — ответил Сандаун, — Времени полно.

Он был прав. Когда мы подъезжали к воротам, заиграл горн рыжей О'Грейди. Сирена Клэнси объявил еще один дополнительный аттракцион. Аплодисменты были жидкие. Видно, публика охладела к этим вставным номерам. Мы подъехали к ограждению и увидели на арене фургон Буффало Билла с откинутыми бортами. Кто-то принял вызов.

На ринге с Готчем и мистером Хендлсом стояли два ковбоя. Они стояли в ближнем углу, спиной к нам. Одеты были совершенно одинаково, только у одного была подвязана рука. Братья Бисон. И пьяны они были одинаково. Тот, что со сломанной рукой, помогал брату стащить сапоги. Они все время натыкались на трехногую табуретку в углу. Сандаун покачал головой и горестно закряхтел. Джордж отнесся к происходящему легкомысленнее.

— Кряхти сколько хочешь, мистер Джексон, — сказал он, — Но что касается спорта, Бисонам надо отдать должное — храбрые ребята.

Сандаун не желал отдать должное дуракам.

— Храбрости больше, чем мозгов, — сказал индеец.

Он видел, чем кончилось пари из-за Оладьи, и знал, что предстоит повторение. Он повернул коня и уехал к столу регистратора, чтобы не видеть схватку.

Сандаун правильно сделал, что не захотел смотреть. Это было безобразно и нечестно, и ничего спортивного в этом не было. Даже в колокол не успели ударить. Когда рыжий ковбой подошел к Готчу для рукопожатия, тот просто схватил его за руку, бросил через плечо и шмякнул спиной о помост. Над матом поднялось облако пыли. Готч перевернул ошеломленного ковбоя, схватил за ступню и с размаху сел ему на поясницу. Малый захрипел — может быть, пытался выдавить «сдаюсь», но Готч и не думал останавливаться. Держа ковбоя за ступню, он перегнул его ногу через свою с легкостью кондитера, сгибающего крендель. Штанина лопнула, и высунулось веснушчатое колено. Другой брат метался за канатами и кричал: «Он сдается, сволочь! Он сказал "сдаюсь"!»

Готч не отпускал — даже после того, как на ринг всунулась рука в белой повязке, сигнализируя о сдаче. Гиганту непременно надо было рвануть напоследок. Все услышали, как хрустнуло колено.

Это было нечестно и не нужно. Я думал, толпа его ошикает, но этого не произошло. Когда Готч победно сцепил руки над головой, граждане захлопали ему так же, как удачливому наезднику. Ну, сломали скотине шею или шваркнули оземь? Лес рубят — щепки летят, какое же родео без сломанных костей?

Джордж и несколько ковбоев подъехали поближе — посмотреть, насколько парень пострадал. Ас меня хватило; я повернул коня и отъехал поскорее, пока меня не вывернуло. Не только из-за того, что невинному парню жестоко сломали колено, а из-за жестокости вообще ко всем невинным тварям. Проезжая мимо судейского помоста, я услышал тираду, из которой понял, что по крайней мере один из жюри разделяет мое отвращение.

— Я, черт возьми, больше не потерплю этого безобразия. Мне глубоко наплевать, какую рекламу делает нам мистер Буффало Билл Коди. Мы сами, Оливер, поймали за хвост этого тигра — народ Пендлтона! Он нас одолеет или мы — его, но будь я проклят, если позволю, чтобы бродячая компания костоломов и пустобрехов прибрала наше родео к рукам!

Мистер Келл припер Оливера Нордструма к задним перилам помоста и отчитывал. Нордструм мекал и бекал и пытался успокоить старого скотовода.

— Сесил, вы правы. Абсолютно. Больше никаких безобразий и жестокостей. Но, если помните, уважаемый мистер Коди заплатил за право рекламировать свою «Феерию "Дикий Запад"» у нас на арене, и заплатил щедро. Кроме того, это он нанял для нас мистера Клэнси, не говоря уже о его контактах с банковскими кругами Бойсе.

— Хорошо! Хорошо! Но прошу вас сказать уважаемому мистеру Коди, чтобы завтра он рекламировал свое шоу после состязаний. Я не хочу, чтобы его зоопарк пачкал нашу арену, пока не закончится последний заезд.

— Так, может быть, сами ему скажете? Сегодня вечером он будет у меня на ужине в вагоне.

— Не уверен, что буду у вас на ужине. У меня все-таки дела. Ферма тоже требует внимания.

— Понимаю, что дела, Сесил. Вы для нашего предприятия потрудились больше всех нас вместе взятых, притом что надо было заниматься фермой. Но каждый фермер знает: есть время сеять и время пожинать сеяное. Пожинайте и радуйтесь, старый друг, — вы это с лихвой заслужили.

— Да, Оливер. Но каждый фермер знает и другое: отскреби сапоги у крыльца, если не хочешь натащить дерьмо в гостиную.

Следующим номером была езда на оседланных мустангах; Сирена Клэнси стал выкликать участников. Мистер Келл наконец выпустил Нордструма, они отошли, и я их уже не слышал. Я невольно улыбнулся. После услышанного все вокруг как будто посветлело. Если Запад не совсем еще цивилизован, это не значит, что здесь должна царить несправедливость. Нет — пока вожжи в руках таких людей, как Сесил Келл. Сирена Клэнси выкрикнул мое имя, и я выехал рысцой, уже в приподнятом настроении.

Мне достался старый пузатый конек по имени Прыгающий Боб. Когда он пустился бежать, часто и мелко взбрыкивая, я подумал, что его, наверное, выкармливали этими мексиканскими бобами. Ему было далеко до Мистера Суини, и выезд мой прошел тускло. Но и у остальных тоже. Тошнотворный треск сломанного колена подействовал угнетающе и на животных, и на всадников. Заканчивался второй трудный и жаркий день, и ковбоям нужно было отдохнуть от арены. Все сразу устремились в недостроенный бар под трибунами, не дожидаясь, когда огласят итоговые результаты дня.

Даже здесь было до странности тихо. Ковбои лениво стояли на дорожке, курили, разговаривали вполголоса. Чины обменивались прогнозами, игроки вели подсчеты. Единственным громким голосом был женский — Надин Роуз. Репортерша расхаживала перед своей палаткой и зычно диктовала сообщение, поглядывая в блокнот с записями. Телеграфист отстукивал текст, вздрагивая от особенно громких фраз.