Ник Хорнби - Слэм

На стойке красовался звонок. Я дотронулся до него, но никто не появился. Я стал наблюдать, как древний старичок-постоялец пробирается по фойе в ходунках для инвалидов.

— Что вы стоите, барышня? Откройте-ка мне дверь!

Я огляделся, но не увидел никакой девушки. Этот старикан обращался ко мне, но даже если бы он назвал меня «молодой человек», все равно это прозвучало бы не слишком вежливо. Откуда я знаю, что он хочет, чтобы я открыл перед ним дверь? Но он не назвал меня «молодой человек», он назвал меня «барышня» из-за моих длинных волос, должно быть, потому что юбку я не ношу и не прожигаю жизнь, посылая сообщения на мобильник.

Я отворил дверь, он что-то пробормотал и запередвигался дальше. Далеко он уйти не мог, однако, потому что на улицу вела лестница ступенек в двадцать.

— И как я спущусь? — сердито спросил он.

Старикан посмотрел на меня так, будто я эти ступеньки здесь вырубил за последние два часа, чтобы не дать ему сходить в библиотеку, или в аптеку, или в казино — уж куда он там собрался.

Я пожал плечами. Мне он уже успел надоесть хуже горькой редьки.

— А как вы вошли?

— Моя дочь! — закричал он как будто нарочно, чтобы весь мир был в курсе того, что у этого старого пердуна есть дочка и что она помогла ему подняться по ступенькам в дешевенькую гостиницу.

— И что, позвать ее?

— Ее здесь нет, правда ведь? О господи! Чему сейчас учат в школах? Не здравому смыслу — это уж точно.

Я не собирался предлагать ему помощь. Прежде всего, это, похоже, заняло бы часа два. А во-вторых, он был жалким старым хамом, поэтому я не считал нужным ради него трогаться с места.

— А вы мне помочь не собираетесь?

— Ладно, давайте.

— Хорошо. Я так и думал. Вот ответ на все вопросы о нынешней молодежи, какие я только мог бы задать.

Я предполагаю, что сейчас некоторые из вас скажут: Сэм — такой милашка! Старикан грубо с ним разговаривал, а он все равно помог ему спуститься с лестницы. Но я знаю, что скажут другие: будь он хоть чуточку приличным человеком, не сидел бы он в Гастингсе, а находился бы в Лондоне и ухаживал там за своей беременной подругой. Ну, бывшей подругой. Так что этот наглый старикан — наказание Божье! И, если честно, я с этим вообще-то согласен. Не хотел я связываться с пенсионерами, но это гораздо предпочтительнее тому, что ждет меня дома. Я внезапно вспомнил о том, что мой мобильник на морском дне просто разрывается от сообщений и что все рыбки наверняка ужасно удивлены.

Сопровождение его на улицу заняло все-таки меньше двух часов, хотя эти украденные пятнадцать минут показались долгими, как два часа, поскольку мои руки основательно застряли под мышками у старика. Он переносил свои ходунки со ступеньки на ступеньку, а я тем временем не давал ему упасть вперед или назад. Если бы он навернулся вперед, его было бы не остановить, что страшно себе представить. Если бы он завалился назад, он просто расшиб бы себе зад, а скорее всего — сбил бы меня с ног. Это была долгая дорога вниз, и ступенек было много, и я думал, что, если он и дойдет до конца, придется подбирать за ним все, что он утратил по пути — руки, ноги, уши, — потому что они, казалось, были плохо прикреплены к телу.

При каждом поступательном движении он кричал:

— Вот оно! Я иду! Вы убили меня! Спасибо за безделицу!

Можно было подумать, что если он не будет этого кричать, то не сможет сделать ни шагу. Так или иначе, мы добрались до тротуара, и он заковылял вниз по склону к городу. Вдруг старик обернулся.

— Я вернусь через полчаса! — проорал он.

Это была явная ложь, потому что за полчаса он и одного квартала не прошел бы, но не в этом дело. Наглец предполагал, что я буду его ждать.

— Через полчаса меня здесь не будет, — ответил ему я.

— Делайте, что вам сказали.

— Нет, вы слишком уж много хамите.

Я обычно не огрызаюсь, но для такого человека можно сделать исключение. И я больше не школьник, и больше не живу дома, так что, если собираюсь в Гастингсе кормиться за свой собственный счет, я должен уметь дать отпор, не то всю жизнь проторчу у дешевой гостиницы, ожидая пенсионеров.

— Кстати, я не девушка.

— Да я давно это заметил, — ухмыльнулся старикан. — Но я ничего не сказал, потому что решил, что ты расстроишься и острижешь волосы.

— Ну, до свидания, — буркнул я.

— Когда?

— Ну... не знаю. Может, когда и свидимся.

— Через полчаса.

— Меня здесь не будет.

— Да я заплачу тебе, дурак. У меня нет иллюзий, что кто-нибудь что-нибудь будет делать даром. В наши-то дни! Три фунта — за дорогу вверх и вниз. — Он указал на ступеньки. — Двадцать фунтов в день, если будешь делать все, что я скажу. Деньги есть. Деньги не проблема. Выбраться из этого жуткого места, чтобы сберечь их, — вот проблема.

Я нашел работу. Первый день в Гастингсе, и вот уже при деле! В этот момент я был совершенно уверен, что смогу сам себя прокормить.

— Полчаса?

— Эге, деньги тебя заинтересовали. Небеса закрыты для тех, у кого не осталось в сердцах доброты.

И он заковылял... Ну, я собирался сказать, что он хромал, но это не совсем точно, потому что двигался он так медленно, что никуда на самом деле не шел. Я мог наблюдать за ним пятнадцать минут, и все равно, если бы надумал сплюнуть жевательную резинку, попал бы ему в макушку. Так что лучше назовем это так: он ковылял.

Я еще не снял номера. Я зашел, позвонил и стал молить Бога, чтобы больше ни один старпер не появился в фойе и не попросил меня о помощи. А если появится, то что? И меня осенила свежая мысль. Может, удастся заработать чуть побольше, чем на еду и жилье. Может, это перст судьбы — старички. Но никто не появился, кроме женщины-администратора, а она могла передвигаться автономно.

— Чем я могу помочь вам? — спросила она.

Я сразу понял, почему здесь так пахло рыбой. Рыба не воняет рыбой так, как смердела эта женщина. Как будто она тысячу лет подряд варила селедку или что-нибудь в этом роде.

— Мне нужна комната, — сказал я.

— Для вас?

— Да.

— А она где?

— Кто?

— Как вы думаете, сколько мне лет?

Я уставился на нее. Я прежде уже играл в такую игру с одной из маминых подруг. По каким-то причинам она спрашивала меня, сколько ей, на мой взгляд, лет, и я ответил: «Тридцать шесть». А ей было тридцать один, и она расплакалась. А эта женщина — ей точно было, ну, не знаю, не меньше сорока. Но ей могло быть и шестьдесят пять. Мне-то знать откуда? Вот я и стоял перед ней, открыв рот.

— Я помогу вам, — сказала женщина. — Как вы думаете, я больше одного дня живу на свете?

— Да, — ответил я. — Это точно. Вы гораздо старше одного дня.

И она даже чуть поморщилась, когда я произнес это — будто я назвал ее жуткой старой ведьмой! — а я ведь только подтвердил, что она не новорожденный младенчик. И как говорить с такими людьми? Вы столь молодо выглядите, что похожи на однодневного ребеночка? Этого они хотят?!