Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Под вечер, когда крестьяне возвращались с поля, Чехов водил меня по деревне. Заходили в избы, останавливались со встречными. В поклонах мужиков, в разговорах чувствовались почти семейные, деловые и вместе сердечные отношения. Ни тени сентиментальности. Я слышал, что Чеховы – вся семья – делают много добра крестьянам, но озорства не любят. Как-то вечером, в темную августовскую ночь, в саду у Чехова грянуло два выстрела. «Воров пугаем, – заметил Чехов, – яблоки воруют». «Но если попадут в человека?» – спросил я. «Да выстрелы холостые. Это сторож придумал для своего престижа». Каждый день ходили к Чехову лечиться, иногда издалека. Ходили за юридическими советами, отнимали время. Происходя из крестьян, Чехов не слишком уважал народ, он видел насквозь и достоинства его, и грехи. Гуляя по деревне, он показывал мне, с кого списаны некоторые типы «Мужиков» и «В овраге». По словам Чехова, молодежь крестьянская гораздо лучше стариков, и грамотные лучше неграмотных. Население по Московско-Курскому тракту с давних времен развращено дорогой. Фельдъегеря, курьеры, господа, ямщики – все это создавало разные скверные промыслы около проезжих. Теперешняя крестьянская молодежь рассудительнее и держит себя с большим достоинством. По словам Чехова, сущая клевета, будто крестьянские девушки распутны. Как доктор, он убедился, что это неправда. Вообще народ оклеветан в литературе. Нужны школы, нужна медицинская помощь, юридическая и всякая иная, нужна энергическая работа правительства и земства, нужно отношение к народу благородное – и народ быстро облагородится, подымется из грязи. В своих крестьянских рассказах Чехов выводит ужасные типы, но наряду с ними и прямо пленительные, особенно среди женщин.

Как относился Чехов к женщинам? Для романиста знание женской души то же, что знание тела для скульптора.

Не время, конечно, говорить об этой стороне жизни Чехова.

В своей родной семье он мог наблюдать на редкость милые, прекрасные женские типы. Я был не раз свидетелем самого восторженного восхищения, какое Чехов вызывал у очаровательных девушек. Вероятно, он имел бы ошеломляющий «успех» у дам разного круга, если бы это было не ниже его души. Заметно было, что Чехову любовь – как и Тургеневу – давалась трудно. Вкушая, он здесь «вкусил мало меда»… Лет девять назад он говорил мне: «Вот, что такое любовь: когда вы будете знать, что к вашей возлюбленной пришел другой и что он счастлив; когда вы будете бродить около дома, где они укрылись; когда вас будут гнать, как собаку, а вы все-таки станете ходить вокруг и умолять, чтобы она пустила вас на свои глаза – вот это будет любовью». А через пять лет мы как-то поздним вечером ехали из Гурзуфа в Ялту. Стояла чудная ночь. Глубоко внизу под ногами лежало сонное море, и – точно горсть бриллиантов – горели огоньки Ялты. Чехов сидел крайне грустный и строгий, в глубокой задумчивости.

«Что же такое любовь?» – спросил наш спутник в разговоре со мной. «Любовь – это когда кажется то, чего нет», – вставил мрачно Чехов и замолк.

У каждого человека непременно есть своя комедия жизни и своя тяжелая драма, у людей значительных – особенно. Я не пишу ни биографии Чехова, ни связных воспоминаний, я не касаюсь ни курьезов, ни трагедии его жизни. В эти дни смертельно жаль его. Невольно бродишь в прошлом, около его милого облика, который – стоит закрыть глаза – и вот он, как живой. До иллюзии слышишь его мягкий басок, его добрую, тихую усмешку. Еще несколько дней назад у России был Чехов, и уже каким-то волшебством его не стало… Но где же ты? Что значит, что тебя нет?

Для России это значит, что она лишилась одного из своих представителей в человечестве, одного из тех, кто отвечает за весь народ свой, сейчас и в будущем, и одинаково в Австралии и в Индии, во Франции и Америке. Умерла еще одна гордость наша, еще одна бесспорная слава. Исчез безграничной цены тонкий и могущественный аппарат, отмечавший явления самые важные и самые неуследимые, вводивший в жизнь сознание. Исчез огромный талант и золотое сердце. Россия так бедна дарованиями, и вот хищная лапа смерти вырывает у народа самый заветный самоцветный камень. Подите-ка, наживите другого Чехова!

Для тех же, кто лично знал Чехова и восхищенной привязанностью к нему скрашивал свое бедное существование, для его сверстников, для людей его возраста, это потеря прямо страшная. Наше поколение вместе с Чеховым умирает для истории, ибо кто из нас останется в потомстве, кого вспомнят через пятьдесят лет? А Чехова будут читать сотни миллионов читателей, и некоторые его вещички достойны будут пережить язык русский, если он когда-нибудь сотрется на земле. Смерть Чехова оставляет огромную пустоту в жизни тех, кто его любил. На свете так мало интересных людей, так мало истинных артистов, около которых чувствуешь себя в присутствии как бы нездешнего духа, волнующего, возбуждающего к жизни. На свете так мало ума и чувства, по крайней мере в их чудную минуту возникновения, когда от них пахнет свежестью всего только что родившегося. Живой источник ума и вкуса, великий артист, будь это писатель или художник, то же, что родник в пустыне. Еще большой вопрос, не погибло ли бы человечество от моральной жажды, не являйся на свет эти гремучие ключи из недр природы. Все мы пьем от этих ключей, от Гомера до Толстого включительно. Даже в первобытном и безграмотном народе: не являйся среди него такие же безграмотные артисты, художники мысли, певцы, мыслители, – еще вопрос, не засохло ли бы великое дерево народное на своем корне?

Еще не опущено тело Чехова, как заговорили о намогильном памятнике ему. Это прекрасно, но почему именно на могиле ставить памятник? Почему не на какой-нибудь площади в Москве или Петербурге? Потому что это было бы слишком естественно и просто, а у нас обычай класть великого человека под сукно, ждать, когда его забудут, когда вымрет все поколение его знавших и любивших, когда некому будет протестовать против чугунной или мраморной карикатуры, которую воздвигают под названием монумента. Я не понимаю смысла кладбищенских памятников. Поезжайте на Волково, – не смешны ли эти высокие бюсты писателей, глядящие в затылок друг другу? На могиле приличен простой крест – и только.

На площади, среди зелени и цветов – другое дело, но статуя замечательного человека непременно должна быть высокохудожественной работы. Чехов умер в свой юбилейный год: как раз теперь пополнилось двадцатипятилетие его писательства. Из подражания полякам, которые поднесли Сенкевичу и Конопницкой по имению в виде национального подарка, и у нас заговорили было – не поднести ли Чехову всероссийский подарок в виде усадьбы, о которой он столько мечтал. Поговорили и тотчас же позабыли. Я думаю, сам Чехов воздвиг себе достаточно заметный «памятник нерукотворный», и лишний бюст писателя мало прибавил бы к памяти о нем.