Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Реформа школы, как постройка светлого, просторного здания: конечно, она нужна, но напрасно было бы думать, что нельзя учиться иначе, как в светлом и просторном здании. Когда загорелся в средневековом обществе гений пытливости, то именно в самых мрачных и жалких школах нашлось достаточно пищи для самой тонкой образованности. Из темных каменных чуланов и чердаков выходили великие возбудители нынешнего просвещения, философы, поэты, математики, живописцы. Той непостижимой гибкости и упорства мысли, как тогда, той несравненной свежести воображения, увы, уже не видят в своих роскошных стенах современные университеты. Когда за границей вам показывают жилища великих людей – Данте, Микеланджело, Шиллера, Гете, – их рабочие столы и лампы, поражаешься их скудости и нищете. Но еще более скудной была их умственная обстановка. Схоластика тогдашней школы давила тяжелее каменных сводов и давала света меньше готических окон с железными решетками. И все-таки мысль народная, оплодотворенная невидимыми семенами, поднималась тогда буйно и пускала ростки в солнечный простор. Несчастье современной школы не столько в ее устаревшем стиле, сколько в отсутствии в ней жизни. Нет одушевленных учителей и одушевленных учеников, или их печально мало. Тайна учебного вдохновения как будто потеряна, та тайна очарованности знанием, которая заставляла мальчика Ломоносова делить свои средства пополам: «Денежку на книги, полушку на квас и полушку на хлеб». А знание тогда было, конечно, ничуть не выше нынешнего, напротив. Тогдашнее знание сплеталось из суеверий и самых нелепых сказок, и тем не менее оно увлекало, заставляло многих просиживать после рабочего дня целые ночи за коптящей лампой. Вы скажете, не все ученики были очарованы наукой и тогда: на единицы гениальных юношей и тогда приходились тысячи посредственностей, которые, как и теперь, ненавидели свою школу. Это едва ли так. Собственно ненависть к школе возможна только теперь, в век обязательного обучения. Прежде шли к знанию с охотой, школа не была повинностью или тяжелой модой, к ней приливала самая свежая и чистая волна молодежи. Не у всех были таланты, но почти у всех было благоговение к знанию, религиозный трепет перед ним. Я не думаю, чтобы эпоха европейского Возрождения могла когда-нибудь повториться. Как молодость, она одна в жизни каждой расы. Раз образованность сделалась общественной повинностью, совершенно неизбежна потеря радости в ней. Никакими мерами нельзя поднять умственной силы, раз ее нет у большинства. Но есть искусство почти каждую повинность делать легкой, почти желанной. Помимо знания, привлекательного только для избранных, школа в руках учителя-артиста обладает множеством средств заставить учиться. Школа – маленький клуб, где ребенок встречает то, что ему необходимо как воздух: общество равных. В школе завязывается первая, самая чистая дружба. В школе встречаются те взрослые, которым не скучно отвечать на всевозможные вопросы. Школа идет навстречу всякой любознательности, а последняя есть страсть у каждого, не слишком тупого ученика. Умелая культура этой страсти и составляет предмет педагогики. Насыщать, не пресыщая, удовлетворять умственный голод, не понижая аппетита, – искусство трудное; эта прикладная психология у нас зачаточная. Во всем свете школа переживает кризис, всюду с тяжкими усилиями вырабатываются новые формы и кое-где достигнуты блистательные результаты. Недавно мне говорили о мальчике, которого пришлось взять из целого ряда гимназий и других школ по его неискоренимой лени и отвращению к науке. Отец, человек богатый, догадался отвезти сына в Германию, в одну из известных школ. И мальчик воскрес, преобразился, его узнать нельзя. Прежде его трудно было выпроводить в гимназию, теперь он рвется туда, не опаздывает ни на минуту. Значит, метода школы не пустое слово. Значит, есть возможность повернуть науку какою-то неожиданною, увлекательною стороной. Может быть, это очень трудно, но, может быть, и крайне легко. Раз метод найден, им пользуются, как машиной. Педагогика есть своего рода политика, и к ней применима аналогия государственного опыта. Казалось бы, легко ли для государства каждый год собрать два миллиарда податей, но финансовая политика имеет для этого известный, в общем нехитрый способ. Учебная система не проиграла бы, если бы воспользовалась идеей, например, косвенного обложения. Теперь внимание ученика берется в самой тяжелой для него форме, как принудительный налог. Хочешь, не хочешь, внеси в свою память такие-то и такие-то голые факты. При бесконечном разнообразии последних это работа слишком тяжелая, иногда прямо непосильная для большинства. Но если бы те же знания прилагались, как косвенные налоги, к предметам детского потребления, к их удовольствиям и забавам, они незаметно проскальзывали бы в детскую память и укреплялись там. Зародыш подобного метода заключается в педагогических играх и особенно в детской популярной литературе. Какое множество образованных людей до старости благодарны Жюлю Верну, Майн Риду, Куперу, Вальтеру Скотту, Эберсу, Фогту, Тиндалю, Гексли и пр. за их увлекательные рассказы. О, если бы школа сумела дать хоть частичку той благородной «радости познания», какую дают названные фантазеры самым тупым из школяров. В этой радости – ключ к истинной педагогике, и кто знает, может быть, тут именно скрыт секрет широкого образования масс. Дайте грамотному народу хотя бы названных авторов, и народ сделается интеллигенцией. Пусть учебная реформа не закончена, но что мешает гг. попечителям и педагогам поработать хоть над этою, внепрограммною неофициальною стороною школы? Сделайте знание приятным, и оно всосется в народ, как молоко матери, как воздух.

«Всего приятнее для учеников, – скажете вы, – когда нет учителя». Да, такова ужасная действительность. Сознавая это, многие педагоги из страха перед разнузданными учениками, из собственной лени и отвращения к науке кончают тем, что почти бросают занятия. Кое-что задавая, кое-как спрашивая, они ставят хорошие баллы и переводят из класса в класс прямо поразительных невежд. Нынче, при отмене экзаменов, это облегчено донельзя. Большинство учеников довольны такими учителями, но не скрывают безотчетного к ним презрения. Нужно, чтобы мальчик был совсем бездарен, чтобы хоть в глубине души не чувствовать, какая страшная потеря – погубленная праздно молодость, годы невозвратные по их свежести. Попечители должны всеми мерами бороться с этим опасным злом школы. Педагоги слабые, ленивые, тупые, бессовестные должны быть изгнаны без всякой пощады. Храм должен быть очищен от торгашей. Для высокой роли учителя общество должно выслать не наемников, а людей долга. Пока реформа сложится, дайте хороших учителей, и школа быстро сделается неузнаваемой. Хорошие учителя пригодились бы для всякой реформы. Последите, чтобы учителя действительно работали, и тотчас исчезнет чума всякой школы – ученическая скука, и трудоспособность учеников неслыханно поднимется. У нас не работают потому, что скучно, скучно же потому, что не работают. Этот circulus vitiosus должен быть наконец разрушен. Распахните двери школы, впустите волну свежих сил, дайте им немножко свободы. Великое дело – свежий человек. От него дышит озоном, и, как плесень, в его присутствии глохнет рутина. Если же мы, прокучивающие сотни миллионов в год, будем жалеть, например, приличного содержания для учителей, если мы будем набирать «числом поболее, ценою подешевле», если мы из кумовства будем беречь лентяев и бездарностей и проталкивать их на высшие места, само собою, никакая реформа не поможет делу. Мерзость запустения окончательно водворится на снятом месте. Насколько человек деятельный и умный вносит с собою атмосферу света, настолько неисчислимы бедствия от людей бездарных, пробравшихся на посты вождей. Учителя – естественные вожди молодого поколения, вступающего в жизнь, и какое предательство, если тут, на пороге жизни, молодежь обучается праздности и измене долгу!..