Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Устраивают в Москве школу его имени. Мысль хорошая, но лишь при условии, что школа будет превосходной. «Моя мама интеллигентная, – говорил мне Чехов с теплым чувством, – это она нас отдала в гимназию. Иначе быть бы мне в приказчиках». Кто знает, не томятся ли в приказчиках десятки Чеховых по разным городам как раз против гимназии, куда они не попали? Кто знает, среди гимназистов, обреченных быть взятыми из гимназий до конца курса, – «довольно, мол, учиться: пора за прилавок», – среди них не бегают ли маленькие чехонте, отчаянные шалуны и забавники, как он когда-то? Вывести бы хоть одну великую душу из темноты нашего народного быта, обнаружить бы хоть один вот такой же драгоценный, как у Чехова, талант – это было бы, мне кажется, самым достойным поклонением его памяти. Нужно всеми мерами поддерживать в своей стране традиции величия и благородства, нужно, не откладывая минуты, спешить вызывать к жизни подземные заглохшие ключи, иначе пустыня нас одолеет. Народ в своих недрах неизмеримо богат. Как земля, он полон золота и алмазов. Только дневного света недостает, чтобы это золото – сердце народное – засияло тысячами искр и огоньков. Школа – вещь хорошая, но ведь это полуобразование. Приличнее было бы с именами замечательных людей связывать университеты, лицеи, гимназии, т. е. школы с законченным развитием. Народная гимназия, превосходно поставленная, – вот что могло бы из мрака народного небытия – из тьмы невежества – добыть России второго Чехова. И это, пожалуй, был бы единственный способ возместить огромный урон, нанесенный этой смертью.

В Петербург съехались все наши «генерал-губернаторы просвещения», двенадцать попечителей учебных округов. Под руководством министра народного просвещения идет совещание об учебном деле.

Во всякое время съезд высших провинциальных властей по тому или иному ведомству имеет государственную важность, теперь же особенно. Мы, Россия, переживаем сейчас не какие-нибудь томные, безвестные дни, каких в истории всякого народа сколько в океане капель. Эти дни трагические, дни огромной государственной опасности, дни кровавых битв, дни безмерного героизма на крайних пределах нашей земли. Идет еще неслыханная по жестокости осада той самой «двери в мир», которую прорубила для племени нашего Великая Сибирская дорога. Россия отбивается от оглушительных ударов самой многочисленной в свете желтой расы, в лице самого передового и самого воинственного из ее народов. Наши за окопами изнемогают от непосильной, прямо титанической борьбы. Среди груды наваленных друг на друга человеческих и лошадиных трупов, в раскаленном маньчжурском зное, наши истомленные, засыпающие у орудий от смертельной усталости солдаты и офицеры медленно, капля по капле отдают драгоценную кровь свою за жизнь России. Всякому мученичеству бывает конец. Отстоит ли он чудным мужеством знамя нашего народа или падет под обвалом вражеским, Порт-Артур во всяком случае войдет в историю нашу как факт громадный и, может быть, фатальный. А Ляоян? А наш бедный флот на Востоке?

В лихорадке страшных событий все «нормальные функции» страны должны быть, конечно, повышенными. Даже будничная работа невольно приобретает государственный характер, сознается как элемент победы или поражения в той вечной борьбе, которую народ ведет за свое право жизни, Будничный труд, совсем даже маленькие, скромные способности, но сумма их спасает страну. Был момент, когда утомленный Рим заснул, и чуть не был зарезан подкравшимися врагами. Спали орлы, но не спали гуси. Они вовремя проснулись, загоготали, разбудили спящих, и великое государство было спасено. Может быть, это сказка, может быть, факт глубокого значения. Да, даже такая мелочь, как крик гусей, в цепи событий может сыграть иногда роль огромную. Как необходимо, чтобы все звенья великой цепи были налицо – и малые, и большие! О, как важно, чтобы хоть кто-нибудь бодрствовал, подавал голос! Не удивляйтесь, если во время войны и скромные голоса звучат серьезно, не удивляйтесь тревоге, которая слышится в газетных статьях, в докладах, прениях, общественных спорах. Но как же не быть тревоге? Народу нашему объявлена жестокая, беспощадная война. За спиной неприятеля, вооруженного с головы до ног, стоят другие враги, еще более могучие. Как не быть тревоге. Государственный корабль вступил в полосу ураганов и подводных скал. Если на военном корабле по сигналу «Дробь-тревога!» все мгновенно бросаются на свои, заранее намеченные места, то и на корабле государственном в такие, как теперь, тяжкие времена не все ли должны стремиться занять каждый свой пост? Не от всех ли требуется внимание, во сто раз повышенное, и готовность исполнить долг свой?

Война вскрыла тысячи опасностей, незаметно слагавшихся до войны. Война обнаружила то, к чему приучил нас слишком долгий, слишком обеспеченный мир: обман нашей неприступности. Оказалось, что мы вовсе не так безопасны, как воображали. Оказалось, те жестокие условия, среди которых нашим предкам приходилось отстаивать бытие России, вовсе не исчезли. Враги явились не только на Западе, но и на древнем поработителе нашем – монгольском Востоке… Долгий мир вообще дает неоценимые блага, но, понижая тревогу за свое государство, он разучивает народ гражданственности. Долгий мир – забвение опасностей, а забвение их вводит народ в забытье, в потерю государственного сознания. Слишком мирным народам, как Китаю, уже не жаль ни своего исторического единства, ни территории, ни веры, ни языка: приходи кто хочет и владей ими. Раньше, чем дойти до подобного государственного омертвения, в такой стране падают социальные инстинкты, исчезает чувство долга. Взятые из общества слуги его теряют служебную совесть; на государственную свою роль они смотрят как на личное предприятие, из которого следует извлечь как можно более выгод. Понятие «отечества», волновавшее предков до глубин сердца самыми священными волнениями, у их остывшего потомства не вызывает и тени чувства. Таков, по многим отзывам, дух китайской массы.

Я не говорю, что у нас, в русском обществе, погас патриотизм; но, мне кажется, он у нас опасно понижен, особенно в мирное время. Нужен был гром войны, чтобы разбудить наше сознание. Нужен призрак гибели, чтобы шевельнулась острая жалость к родной, столь многими презираемой и почти забытой матери России… Не очевидно ли теперь, что государственное бытие надо отстаивать не на одних полях маньчжурских, но и в ста миллионах точек страны, на каждом посту, как бы он ни был незаметен и далек от боя?..

Съезд попечителей еще раз выдвигает вопрос о мучительно расстроенной, лежащей в развалинах учебной нашей системе. Я не знаю, время ли теперь для большой учебной реформы. Уж если мы не удосужились решить в четверть века мира великие внутренние вопросы, если все решения дотянули до войны, то мало шансов на сколько-нибудь крупную ближайшую работу. Но есть нечто, что могло бы быть предпринято теперь же, не только в учебном ведомстве, но и во всех областях внутреннего быта. Это нечто – тот же будничный труд, но утроенный, учетверенный, это живая энергия, сосредоточенная на бесспорном и вечном, это – начало строгости, проведенное сверху донизу. Очень многие, может быть, все наши учреждения нуждаются в крупных реформах, но еще более все они нуждаются в новых людях, деятельных и просвещенных. Вот чего преимущественно недостает всем ведомствам: импульса, того бродильного фермента, который заставил бы работать весело и неутомимо.