Михаил Меньшиков - Письма к ближним

«Но как же быть с „таинством“ брака? – спросят читатели. – Можно ли нарушить таинство?»

Я думаю, если таинство в самом деле было совершенно, то его нельзя нарушить никакими силами. Как мы не можем нарушить закона тяготения, так и всякой воли Божией, раз она действительно в данном случае существует. Любовь, пока она любовь, «сильнее смерти». Паоло и Франческа, Ромео и Джульетта неотделимы и после их смерти. Если же таинство нарушено, следовательно, его не было. По учению самой церкви, таинство брака, как и всякое другое, вовсе не во власти человека. Это благодать свыше, которая по молитве может быть дана, но может и не быть дана. Для того, чтобы совершилось восстановление падшей природы – сущность таинства, – нужно, чтобы молящийся был достоин этого. «Ядый и пиай недостойне в суд себе яст и пиет». Как главное из таинств – причащение может быть «в суд», так и брак. Все это огромное количество неудачных, больных, истерзанных супружеств не есть ли именно суд и казнь за недостоинство брачных связей, за отсутствие в них таинства? Если видимо всем и каждому и самим супругам до смертельной уверенности, что нет благодати в данном браке, что нет сочетания божественного, то не нечестие ли вызывать такой брак таинством? Мне кажется, святое слово нужно поберечь для лучшего употребления.

То крепостное право, в какое обратилось у нас брачное сожительство, опирается на древнеязыческие обычаи, на «жестокосердие» людей, на рутину, на что угодно, только не на слова Христа. Кроме ясного смысла самых слов они подтверждаются общим духом Христовым, основным началом Евангелия. «Дух Господень на мне, ибо Он помазал Меня благовествовать нищим и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым – прозрение, отпустить измученных на свободу »… Не какими другими, а именно этими словами Исаии Христос начинает Свою проповедь. Одряхлевшая цивилизация богата всякими видами рабства, но редко в какой области томится столько «пленных», «слепых», «измученных», как в области брака. Неужели наш Освободитель обошел этот обширный мир страдания, неужели Он только здесь наложил еще лишние цепи? Слово, сошедшее свыше, было «закон свободы». Кроме единственного случая – насильственного развода любящих, – всякий иной развод не только не противоречит христианству, но вытекает из его глубокой сущности, из освобождения души человеческой от всякой лжи. «Вы куплены дорогою ценою, – не делайтесь рабами человеков». Созданные свободными дети Вечного сами связали себя рабскими отношениями, сами лишили друг друга царственных прав, лишили счастья искренних и честных связей, и отсюда все зло, какое есть в мире. Безусловно, все зло от унижения державных прав человека, его божественного достоинства как человека. Учение Христа было благою вестью, что все свободны, что единственною связью между людьми должна служить любовь, т. е. по существу своему отрицание рабства. Учение Христа и в этом нежном, таинственном процессе – отношениях брачных – устанавливает любовь как свободу. Что действительно Бог сочетал, то человек да не разлучает, ибо это разлучение было бы самым жестоким попранием свободы любящих. Но если явилось прелюбодеяние – брака нет, как нет верности, где налицо измена. Самое «прелюбодеяние» Христос понимает не как физическую только измену, а как психическую: «Глядящий на женщину с вожделением уже прелюбодействовал с нею в сердце своем». Стало быть, развод допустим даже без тех грубых условий, которые требуются нашими консисториями. Раз супруги охладели друг к другу, прелюбодеяние душ уже совершилось, ибо невозможно, чтобы охлаждение не сопровождалось мечтой о лучшем счастье, о новых более радостных соединениях. Если все это есть налицо, есть законное, признанное Христом условие для развода. Христос есть Путь, Истина и Жизнь, и малейшая примесь неискренности, лжи, принуждения, рабства не отвечают вечной правде, которую Он принес.

Иные простодушные господа почти не отличают этих двух понятий. Раз развод, значит разврат, коротко и просто. Но ведь это глубокое и прямо нелепое смешение вещей. Развод не разврат, а именно спасение от разврата: бегство из условий гнусных и в корне своем противоестественных. Если является плен, то единственное святое, чем может жить душа, – это освобождение. Надо же хоть сколько-нибудь уважать жизнь. Неужели не ясно, что брак без любви безнравственен, неужели не ясно, что из всех форм насилия это самая смрадная? Заставляйте, сколько хотите, называться нелюбящих супругов мужем и женой, это будет вопиющей ложью, и в интересах ли церкви брать эту ложь «под свою святую ризу»? Вместе с церковью я отстаиваю свободу любви богосочетанной, естественной, как сама природа. «Где Дух Господень, там свобода», и это недостаточно признавать на бумаге, это нужно проводить в самые родники жизни. То, что нам дано для бережения, – жизнь – замирает в самых разнообразных видах рабства. Как для зрения и слуха нужна полная свобода от преград, так и для высших сил – для мысли и любви, этих херувимов нашего внутреннего неба, – необходимость – небесный простор, бестрепетное стояние пред лицом Вечности. Только тогда жизнь человеческая приобретает богоподобный облик, когда самое высокое и святое в ней не стеснено. Любовь как жизнь должна быть свободна.

Так неужели полная свобода для развода? Сегодня повенчался на одной, завтра на другой и т. д. Неужели церковь должна благословлять эту chaine chinoise, в которую обращается наша перемена брачных отношений?

В особом труде своем по этому вопросу («О любви») я высказался достаточно отрицательно против вторых, третьих и т. п. браков. Церковь, блюдущая заветы вечные, не должна понижать своих требований, но не должна предъявлять чрезмерных. Единственное, что церковь может благословить, – это безукоризненную чистоту любви и ту вечную верность, которая сама собой вытекает из богосочетанного брака. Благословлять измену нельзя, и потому, мне кажется, странною настойчивость, с какою иные публицисты требуют благословения вторых, третьих и т. д. браков. Церковь не должна в это мешаться, здесь я совершенно согласен с г. Киреевым. Гражданский брак совершенно достаточно регулирует права и обязанности супругов и обеспечивает детей. Если сам Бог освятит гражданский брак ненарушимой верностью супругов, благодатью мира и любви, то церкви, «обществу верующих и любящих», остается признать такой брак благословенным, но предсказать такое благословение свыше нельзя. Первый брак тоже не предсказывает этого благословения, но, как общее напутствие невинных людей на брачную жизнь, как общее их «помазание на царство» в их будущем потомстве, обряд венчальный имеет трогательную красоту и культурную необходимость. Но церковь не должна быть строже самого Христа и запрещать разводы и новые соединения при том условии, при каком Он их разрешил. Окончательная христианская формула этого вопроса – «Могий вместити – да вместит». Эта формула, само собой, предполагает разрешение «немогущему – не вмещать», лишь бы искренно, перед Вечной Совестью было доказано, что человек действительно «не может». Раз мы держимся христианкой почвы, то не будем же забывать, что первый пункт нашего отношения к Богу – свобода. Если бы Богу угодно было создать нас безгрешными, он и создал бы такими, но Ему угодно было сотворить нас прежде всего свободными. Ясно, – для меня по крайней мере, – что внутренняя свобода наша, «произволение благое и непринужденное», дороже Богу, чем сама праведность, ибо сама праведность не свободная – ничто.