Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Огромное большинство писателей, как и обыкновенных смертных, умирают не естественной смертью, от несчастных случаев, болезней. Происхождение болезней до сих пор мистическое. При слишком бедственных условиях жизнь как бы ищет спасения в смерти, и оставшиеся силы ее становятся самоубийственными. Кто знает, что именно измучило Гоголя? Может быть, его собственное могучее воображение. Обыкновенные люди видят действительность как бы сквозь туман; люди одаренные видят ее во всей яркости ее пустоты. Зрелище тогдашней жизни, зрелище неисчислимых мертвых душ, сосредоточенное в мозгу писателя, как в объективе, могло обвевать его такою смертью, что он заживо зачах. С другой стороны, в лице Христа он видел человеческий образ, облагороженный до божественного совершенства, и душу писателя прямо тянуло вон из столь погрязшего в мертвечине тела. Тысячи видимых и безотчетных ран, тысячи давлений, не всегда ощутимых, могли в итоге довести этот впечатлительный дух до отвращения к жизни. Легко сказать: «периодическая меланхолия». Может быть, если бы жив был Пушкин (которого Гоголь прямо боготворил и которому приписывал все свои замыслы), если бы жили Грибоедов, Лермонтов, горячо любимый Языков, Дельвиг, Баратынский – все точно скошенные на корню какой-то темной силой, – если бы Гоголь был так счастлив, чтобы жить в семье великих сверстников, по подъему духа равных ему, то на него не напал бы тогда этот непостижимый страх смерти, сведший его в могилу, страх человека, оставшегося в пустыне. Может быть, и меланхолии никакой не было бы. Рубите один корень – хиреют и его соседи.

Вывод отсюда, конечно, тот, что обществу необходимо беречь своих великих людей. Мы настолько цивилизованны, что продаем картофель или сало по тройной итальянской бухгалтерии, знаем, что такое «nostro» и «lоrо» . Но есть экономия высшая, не свечных огарков, а той нежной, неуловимой первостихии, которая называется гением человека, духом расы. Эта первостихия способна накапливаться и тратиться, тратиться иногда безумно, хотя именно из нее овеществляется все, что мы имеем, до картофеля и сала включительно. Иногда говорят: гений не в количестве, а в качестве работы. Достаточно было Грибоедову написать одну пьесу, чтобы стать великим писателем. Так, однако, и количество работы, вносимой в общество великим мастером, много значит. Одна пьеса – один червонец, но умственный капитал общества, как и всякий капитал, составляется не из единицы, а из множества, из накопления, доходящего до избытка. Если бы наши деды сумели сберечь автора «Горя от ума», если бы он в течение двадцати или тридцати лет дал целый ряд блестящих классических комедий, если бы он развернул в них весь пафос негодования, всю остроту своей сатиры, – неужели вы думаете, что это не отразилось бы на тогдашних нравах, на общественном укладе того времени? Мне кажется, что один такой автор – предоставьте ему себя обнаружить – мог бы существенно повлиять на историю русского народа. Уже один он, например, мог бы ускорить на несколько десятилетий падение крепостного права. А ведь еще ранее Грибоедова, в еще более суровый век погибла, едва раскрывшись, не менее могучая сила Фонвизина…

Качество в искусстве – все, но как много значит и количество работы! Представьте себе, что рядом с Грибоедовым неутомимо трудятся титанические таланты Пушкина, Лермонтова, Гоголя, – ведь этакая дружина в самом деле могла бы сдвинуть тогдашнюю Россию с мертвой точки, сдвинуть несравненно более решительно и победоносно, чем это удалось сделать их же молодым попыткам вместе с напряжениями «людей сороковых годов». Кто знает, начнись у нас шумное просветительное движение всего двадцатью годами ранее, – может быть, не было бы и севастопольского погрома, не было бы той робости во внутренней и внешней жизни, какою отличалась вторая половина века и гнет которой чувствуется и теперь.

Не будем преувеличивать исторической роли писателей, но не станем и уменьшать ее. Вспомните роль Данте и Петрарки в их отечестве, роль энциклопедистов во Франции, немецкой литературы в Германии. Со времен Гомера и Гезиода, которые «сочинили» богов и своей героической поэзией отковали крепче стали духовное единство эллинов, с еще более глубокой древности, когда Пятикнижие Моисея явилось ферментом для благороднейших брожений в человечестве, – писатели, мыслители, поэты были истинными вдохновителями истории, в каком бы иногда пренебрежении она ни находилась. Наше общество может пренебрегать современными писателями, но оно во власти прежних, которым ставит монументы. Наши деды пренебрегали Гоголем и Фонвизиным, но покорялись французской литературе. В эпоху Шекспира и Мольера их недостаточно чтили, но были очарованы римскими классиками. Так или иначе, но дух народный всегда в плену писателей, назовите их боянами, трубадурами, поэтами, романистами, философами. Этот плен, конечно, есть лучший залог народной свободы, самый сладкий плен, какой возможен. Если народ от природы даровит и благороден, если есть в нем тяготение к высокому, то он окружает своих поэтов нежною заботою; они у него в чести, им предоставлены все средства сказать свои вещие слова. В таком народе разум и вдохновение являются реальною творческою силою. В сущности, не кто иной, а именно поэты – внушением своим – ведут войны и устанавливают законы. Они на вид легкомысленны, они говорят красивые слова, но в этом все. Волнуя тысячи сердец, они заставляют биться их, как челноки, ткущие ткань нового миросозерцания, новых вкусов. А в этом все. Но если народ не одарен от природы, если нет в его духовном облике той красоты, которою отличаются избранные породы, то присутствие гения в нем составляет драму, самую горькую, какая есть на свете. Драму и для гения, и для толпы. Благородный Чацкий задыхается в Москве; с его умом и сердцем он встречает «миллион терзаний», слагающихся в «горе» от ума. Но и грубая знать тогдашнего времени жестоко оскорблена Чацким. Этот острый ум и свежая, как кислород, совесть жгут старое общество, – не лечат его, не питают, а только жгут. Возникает не союз, как Гомера с его толпой, а борьба, в данном случае неравная. «Вон из Москвы!» Покорные этому грустному лозунгу все тогдашние таланты спешили вон из жизни. Но когда из общества отходит гений, с ним отходит возбуждающее начало. Дух общественный как бы засыпает, жизнь останавливается и, как стоячая вода, делается затхлой. В таком обществе есть и время, и пространство, но нет движения. Наоборот, только с нарождением гениальных людей начинаются события, и с нарождением не столько деятелей, сколько мечтателей. Собственно «воля» в обществе всегда есть, – недостает очаровательного «представления», которое направило бы волю к действию. Писатели, художники, философы, артисты – они истинные зачинатели событий, потому что только они владеют оплодотворяющим дух творчеством.