Карл Вурцбергер - Прежде чем увянут листья

Оскар поднял руки:

— Потому что ты вбила себе в голову, будто я против того, чтобы ты работала. Давай лучше поговорим о чем-либо приятном. Слушай, старина, ты не хочешь пойти со мной на охоту?

Эльза опустила голову. Юрген оставил его вопрос без ответа и продолжил разговор с хозяйкой:

— Я бы на вашем месте не сдался. В Бланкенау наверняка есть предприятия, которым нужны рабочие руки. Устроились бы на полставки…

А Фрейд гнул свое:

— О чем это вы? Бланкенау и полставки! Да вы шутите! До Бланкенау километров двенадцать, к тому же полставки — это не деньги.

Но Юрген не отступал:

— Деньги не главное, хотя несколько сот марок вам не помешают, ведь у вас четверо детей. Главное — чувство удовлетворения. Что такое в сравнении с ним двенадцать километров? Четверть часа езды автобусом. Полдеревни ездит туда ежедневно.

Эльза внимательно посмотрела на Юргена. Оскар попытался свести все к шутке и на весь оставшийся вечер захватил инициативу в свои руки.

На следующее утро он сказал Юргену:

— Ну и мыслишку подбросил ты моей жене — полночи бубнила про Бланкенау!

— Слушай, а ты отказался бы от охоты только потому, что она другим не по душе?

— А ты хитрец, таким, как ты, палец в рот не клади. Смотри же, не забывай нас…

В полдень приходит письмо от Марион. Оно пробуждает у Юргена большую тревогу. Он пытается внушить себе: письмо написано сгоряча, но что-то подсказывает ему, что это не так. Снова и снова берет он в руки листок бумаги.

«Дорогой Юрген! Когда ты получишь это письмо, я уже буду в пути. Хотят проверить мою пригодность к работе по новой для меня специальности. Это займет дней десять — четырнадцать. Пришлось использовать остаток отпуска, другого выхода не было. Уезжаю сегодня вечером. Значит, встретиться на будущей неделе мы не сможем. Я огорчена, но ничего не поделаешь. Ты понимаешь, как много поставлено на карту. Напишу из Берлина.

Марион.

Р. S. Известный тебе репортаж одобрен. Появится он, по-видимому, в следующем номере».

Юрген не ожидал заверений в любви, они не в натуре Марион, но в ее скупых строках отсутствуют даже намеки на чувства. Он перечитывает письмо снова и снова и усилием воли переключает себя на предстоящую вечернюю репетицию хора.

Репетиция проходит успешно, и все остаются довольны. Ингрид сидит в углу — смотрит, слушает. Вообще-то ей, наверное, лучше уйти или подняться на сцену и петь вместе с учениками, но она не может позволить себе этого.

«У вас чудесный голос, — сказал ей недавно Юрген, — хорошо акцентированный, прямо-таки созданный для декламации, но не для пения». Она ему возразила: «Петь может любой нормальный человек». «В принципе каждый человек может делать все, что делают другие. Вопрос в том, как он это делает», — парировал он.

После репетиции Юрген подходит к ней:

— Хотелось бы поговорить с вами, у меня возникли проблемы.

— Поговорить? Здесь?

— Если у вас есть время и желание.

Лицо Ингрид светлеет.

— Тогда я просто должна.

— Вы не должны…

— Должна, поэтому у меня есть время и желание. А главное, я на следующей неделе уезжаю.

— Куда, если не секрет?

— В Прагу, к родителям.

Юрген мрачнеет:

— В Злату Прагу… А мой отпуск в этом году испорчен.

— Об этом вы и собираетесь поговорить со мной?

— Конечно нет. Речь идет о вопросах службы.

— Вот как?

Они направляются в сторону леса. Кроны деревьев золотит закат. Юрген говорит о том, что его волнует: о долге, который предстоит выполнить каждому человеку, о правильном его понимании и об опасностях, которые грозят обществу, когда человек забывает о долге и думает только о личной выгоде, надевая на себя личину… Говорит увлеченно, искренне. Ингрид внимательно следит за развитием его мысли, радуется ее логичности, улыбается, когда он начинает горячиться.

Солнце заходит. В кронах деревьев густеют сумерки. На опушке леса Ингрид и Юрген поворачивают к реке. Они идут по тропе, заросшей травой почти по колено.

Юрген останавливается:

— Я утомил вас разговорами о своих заботах, извините.

— Знаете, сколько мы уже бродим? — откликается Ингрид. — Если бы вы мне надоели, я сказала бы вам об этом после первых десяти минут. Эх вы, психолог! Повернем назад?

— Конечно. Простите, что я затащил вас в такую даль.

— Ничего, я люблю гулять. Кстати, полдеревни говорит мне «ты», — бросает смущенно Ингрид. — Иногда мне это нравится, иногда — нет. Вы — случай особый. Так что называйте меня на «ты», если, конечно, вам это не неприятно.

Теперь смущается Юрген. Он берет Ингрид за руку:

— Я очень рад…

На обратном пути говорит в основном Ингрид. Она солидарна с ним: каждый человек исполняет определенную миссию, она даже развивает его мысль, но в чем-то спорит с ним. У ее дома Юрген спрашивает:

— Ты надолго уезжаешь?

— Как получится… Здесь моего отсутствия никто и не заметит…

— Не совсем так… Недавно ты не пришла на репетицию, и у нас ничего не получилось…

— Перестань! Не пытайся наклеивать болеутоляющий пластырь: я ровным счетом ничего не значу на репетициях.

— При чем тут пластырь? Это правда. Твое отсутствие замечают не только другие, но и я…

— Ладно-ладно, — отвечает Ингрид. — Если это так, то я не стану задерживаться. Всего хорошего!

— Тебе тоже. Счастливой поездки!

Юрген идет в сторону казармы. Перед проходной он еще раз оборачивается. Свет в ее окнах не горит.

Приходит лето. В первые же дни Уве Мосс становится сам не свой — его словно опоили шампанским. Вот он шагает по двору городка и не замечает, что навстречу ему идет старшина.

— Рядовой Мосс, ко мне! В чем дело? — спрашивает его Глезер. — Вы что, разучились отдавать честь или Рошаль вас этому еще не научил?

Мосс заикается:

— Прошу прощения… Я вас не заметил… Клянусь, не заметил, товарищ старшина!

Глезер улыбается:

— Старших по званию надо замечать! В следующий раз получите час строевых занятий. Понятно?

— Так точно, товарищ старшина! — Мосс прикладывает ладонь к козырьку, делает четкий поворот.

Все у парня шиворот-навыворот: во время занятий на плацу он продолжает идти строевым шагом после команды перейти на обычный шаг, на марше продолжает петь, хотя лейтенант уже скомандовал: «Отставить песню!» А в дни, когда нет увольнения, он старается уединиться.

— Что происходит с Моссом? — спрашивает как-то Рошаль. — Что-то случилось? Может, у него беда?

— Самая древняя на этой земле беда — влюбился… — отвечает за всех Цвайкант.

— Девушка из ресторанчика «Вальдфриден»?

— Точно. Он называет ее Веснушкой и, видимо, скоро потащит в загс.

— Смотрите-ка! — бурчит Рошаль. — А мне казалось, что этого всего лишь флирт… Надеюсь, у нас не войдет в моду знакомиться с девицами во время самовольных отлучек?