Константин Курбатов - Еретик Жоффруа Валле

Гулкая каменная комната, освещенная коптящими факелами. Табурет посреди комнаты. За длинным столом, покрытым красной материей, — судья в черной мантии. Слева и справа от него — еще какие-то люди. Лица невыспавшиеся и помятые.

— Садитесь и назовите ваше имя.

— Чего? — спросил Жоффруа.

— Помогите подсудимому сесть, — попросил судья Таншон.

— Так я и сам сяду, — возразил Жоффруа. — Чего я, сам, что ли, не могу сесть?

— Как вас зовут?

— Будто вы не знаете. Раз арестовали, знаете небось кого.

— Мы должны услышать ваше имя из ваших уст. Чтобы занести в протокол допроса.

— Зачем?

— Чтобы, когда мы предъявим вам обвинение, вы не заявили, будто совсем не тот, за кого мы вас принимаем.

— А я как раз тот и есть.

— Как имя вашего отца?

— Зачем оно вам?

Он тянул из последних сил, чувствуя, что выглядит полным идиотом. И злился на себя. К чему тянуть? Ведь все едино придется раскрыться перед ними. Он не собирается ни отнекиваться, ни отрекаться. Он есть тот, кто он есть. Иначе все, что он сделал, не стоит выеденного яйца. Но в то же время — зачем и торопиться? Ему хотелось теперь просто немного пожить, просто чуточку подышать.

— Подойдите сюда, — приказали ему.

Его заставили подойти к столу и, положив на Библию руку, произнести клятву.

— Я, Жоффруа Валле, клянусь на этой святой Библии правдиво отвечать на все вопросы, рассказывать все, что я знаю о еретиках и ереси…

— Знаете ли вы, Жоффруа Валле, — последовал очередной вопрос, — почему оказались здесь?

Еще бы ему было не знать! Он знал о неизбежности сегодняшнего дня с того самого момента, когда сел писать книгу. Он написал ее и издал. Кажется, не очень четкую и ясную. Совсем тоненькую, меньше чем в двадцать страничек. Но основная мысль прослеживается в ней отчетливо: насилие — бич любой веры, к истине можно прийти только с помощью знаний. Пришел ли он к истине? Во имя чего он приносит сегодня себя в жертву? Нет, нет, все правильно! Не хватало еще пустить сейчас в свою душу сомнения. Его палачи хотят проявить по отношению к нему насилие. И уже проявляют его. Разве поднять ночью человека с постели и привезти сюда — не насилие? Они хотят, чтобы он поверил в то, во что верят они. А сами еще больше убивают в нем веру. Как объяснить им это? Поймут ли они его?

— По какой же причине вы оказались здесь?

По какой. Книга напечатана. Тираж разошелся. Жоффруа раздал и разослал книгу друзьям и знакомым. Правда, далеко не все брали с охотой. Многие мялись, оглядывались. Один маркиз де Бук прижал книгу к груди и попросил, если можно, еще одну.

— Вот эта книга знакома вам?

— Какая книга?

— Она называется «Блаженство христиан, или Бич веры». Никогда не слышали такого названия? На ней проставлено ваше имя.

— Мое?

— И указано, что автор ее, Жоффруа Валле, родившийся в Орлеане, имеет родителей — отца, которого тоже зовут Жоффруа Валле, и мать Жирарду ле Беррюйе.

Они медленно и уверенно вели его к неизбежному ответу. Они умели это делать. И конечно, привели. Он признался и в авторстве книги, и подтвердил высказанные в ней мысли.

— Вы отрекаетесь от этих мыслей? — спросили у него.

— У меня с шести лет сердцебиение, — сказал он. — Как вот здесь затрепыхается, так и в голову отдает. И ничего не помню.

— Вы писали книгу в состоянии горячки?

Тут нет, тут он сразу воспротивился. Сказать, что в горячке, значило отречься от своих убеждений.

— Зачем — в горячке? — сказал он. — Я писал ее в здравом уме. Я и сейчас так считаю, как написал.

Странно, кажется, именно это гордое заявление значительно больше других его слов создало у судей впечатление, что он действительно болен.

Приняли решение освидетельствовать его у врачей. А пока отправили в камеру — как и следовало ожидать, в темную, холодную и грязную. С момента поселения в камере время и события перемешались. Будто Жоффруа и в самом деле заболел. Его водили на консилиум врачей, задавали многочисленные вопросы. Он стал путать врачей с судьями, допросы с освидетельствованиями. И каждую секунду боялся, как бы не произнести имя Анжелики. Сколько всего было допросов? Кажется, три. Первый, не считая предварительного, ночного, был 14 января. Затем два подряд — 18 и 19 января.

Игра в помешательство все же помогла ему. Часть врачей склонилась к мнению, что подсудимый невменяем. Они настаивали на том, чтобы прекратить допросы и сослать Жоффруа Валле в дальний монастырь.

— Нет, — не соглашались другие врачи, — в нем сидит дьявол. Изгнать из него дьявола можно лишь через костер.

И снова допрос.

— При обыске у вас в доме нашли Библию и Катехизис. Посмотрите. Вы признаете, что это ваши книги?

— Так я их и не прятал. Чего их находить?

— Ваши это книги или нет?

— Не мои.

— Чьи они?

— Никто не знает, кто их написал. А я купил их в церкви.

— Вот здесь на полях, возле имени Моисея, чернилами написано: «Злой и необузданный». Кто это написал?

— Не знаю.

— Почерк похож на ваш.

— Ну и что?

— А в Библии, вот поглядите, около молитвы «Отче наш» той же рукой написано: «Сын не от Господа, и молитва эта не от Сына Божьего, а от дьявола».

— И чего?

— Вы это написали?

— Почему?

— Знакомы ли вы с трудами Жана Кальвина?

— Зачем?

— Может, вы написали свою дерзкую книгу в состоянии болезненного расстройства?

— Почему дерзкую? Ничего в ней нет дерзкого. Разве вы не согласны, что истинная вера должна быть основана на знании, а не на страхе? Со страха я вам чего хотите… Я в Орлеан к себе приеду, в меня пальцами тычут: «Вот идет сумасшедший Валле!»

— Вы вроде бы встречались в Риме с самим Папой Римским. А затем осуждали его.

— Почему затем? Я его и до того осуждал. Вы знаете, как он жил? А я обязан верить в него? Я — про Пия Пятого, не про нынешнего. Если уж ты наместник Христа на земле, то веди себя, как человек.

— Не святотатствуйте!

— Ага. Думать и тем более критиковать — у нас самое дерзкое святотатство.

— Отрекаетесь ли вы от мыслей, изложенных в вашей еретической книге?

— Кого?

— Палач, познакомьте подсудимого с орудиями пыток.

— Э! Сразу и пытки! Зачем пытки? Пожалуйста, я отрекаюсь. От страха и боли я вам от чего угодно отрекусь. И в чем хотите признаюсь.

— Мы ждем от вас добровольного признания, раскаяния и отречения.

— Так я совершенно добровольно. И в протокол запишите, что добровольно. Без всякого принуждения. Испугался и сразу отрекся. Я не дай Бог как боюсь пыток. Честное слово. Сердцебиение у меня. Здесь вот стукнет, а в голову отдает. Я Бога знаю. Потому что все время думаю. А вы не думаете, вы боитесь. Зачем вам думать? Как начнешь думать, сразу всякие сомнения. А не думаешь, никаких сомнений. Лучше уж держаться на одной слепой вере.