Арсен Коцоев - Саломи

Действительно, вдали послышались гудки автомобиля.

«Это он, он сам», — подумал Джанаспи, погладил усы и, положив одну руку на другую, улыбнулся.

Из-за угла выехала машина, остановилась; с нее сошли несколько человек, пошли в разные стороны. Вот идет он, Тотырбек, — веселый, улыбающийся, говорит, ни к кому не обращаясь:

— Какая чудесная вещь — машина! Подумать только: за десять минут доставила нас из города. Добрый вечер, Джанаспи!

— Живи хорошо и здравствуй, Тотырбек! Из города приехал?

— Да, за десять минут доставила нас машина.

— Что и говорить!.. Прекрасная вещь! Разве прежде такое было! Видишь, Тотырбек, какие хорошие вещи создает советская власть!

Тотырбек остановился перед Джанаспи.

— Все, что она может делать, она делает. Правда, есть еще такие элементы, которые нам мешают, а не то мы бы еще больше сделали.

— Их уничтожать надо! — сказал Джанаспи.

— Работают скрытно!..

— А надо бить подряд, — сказал Джанаспи, — надо бить и виноватого и правого, потому что виновный виновного не выдаст.

— Что ты говоришь, Джанаспи?! Ведь крик козы для волка потеха. Нет, мы должны искать виноватого; и найдем! Ну, желаю тебе доброго вечера!

— Тотырбек, обожди минутку! Я думал, что ты здесь, — ведь недавно Ислам вышел от вас… Я думал, что соседи после года работы сидят вместе, отдыхают, пируют, вещами хвастаются, кровати друг другу показывают…

Тотырбек растерялся.

— Ты только не ревнуй, Тотырбек, — продолжал Джанаспи, — надо быть сознательным… Теперь пошло такое дело: окна у всех на улицу… Правда, в дедовские времена женщина была в руках мужчины, а теперь… ты сам, вероятно, слышал, что женщины и мужчины имеют одинаковые права. Вот и моя жена со мной спорит!..

После таких слов Джанаспи губы у Тотырбека невольно зашевелились, но он ничего не мог сказать.

— Поверь, Тотырбек, — сказал Джанаспи, — если бы я не был стариком, я поступал бы так же, как Ислам: от жизни надо брать жизнь…

Тотырбек вошел к себе во двор. Кто-то прошел по улице и приветствовал Джанаспи, но он не сразу понял, что ему говорят, — прохожий уже был далеко, когда до сознания Джанаспи дошло услышанное приветствие, и он бросил вслед:

— И ты живи хорошо!.. Дела твои да будут прямы!

Джанаспи думал: «Каленым железом обжег я его сердце. Нет у него теперь сомнения в моих словах… Вот Ислам говорил, будто Чермен хорошо поступил, что ушел от меня, а то я съел бы его с женой… Я и вас съем… теперь должны пойти хорошие дела… а дальше… дальше… опять что-нибудь придумаю. Это родит в народе такое отвращение к колхозу, что все из него побегут, забыв шапки… А дальше посмотрим…» С такими мыслями открыл Джанаспи калитку и пошел домой.

Тотырбек не смог зайти прямо в дом; он походил сперва по двору, посмотрел на деревья, потом собрался с духом и вошел в свою комнату. Войдя, он увидел Дуню, которая прихорашивалась перед зеркалом.

«Вот посмотрите на нее! — сказал сам себе Тотырбек. — Прихорашивается, как девушка, как невеста, потому что знает, что я сейчас приду. Как бы не так!.. Меня не обманешь!»

Тотырбек старался быть спокойным, но Дуня, посмотрев на него, сказала:

— Что с тобой, Тотырбек? На тебе лица нет, ты болен?

— Устал с дороги, — ответил Тотырбек, садясь на диван. Он смотрел на жену и думал: «Нет у нее в лице ни смущения, ни раскаяния, глаза спокойные — змеиные глаза… Как она умеет так глубоко прятать свои мысли!.. Если бы не Джанаспи, я бы никогда не догадался. Так бы и издевались все надо мной… И за то спасибо Джанаспи, что теперь хоть знаю в чем дело».

Думая так, Тотырбек спросил Дуню:

— Ты не знаешь, Ислам здесь?

Дуня приготовляла в это время ужин и, посмотрев на мужа, ответила спокойно:

— А где ему быть? Я его сегодня видала, когда он шел из кооператива. Мы даже с ним разговаривали.

«И глазом не сморгнула! — подумал Тотырбек. — А Джанаспи правду сказал: разговаривали».

— Ислам хочет купить кровати в магазине, — продолжала Дуня. — Жалко, ты приехал поздно, а то бы и мы сходили в кооператив и выбрали что-нибудь… Я даже пианино хочу купить Тамаре.

— Завтра все дела будут устроены! — сказал Тотырбек и вышел во двор.

После ужина Тотырбек попросил постелить себе на кушетке. Лег он рано, но не заснул до рассвета — все время думал о том, как разрушилась его жизнь; временами что-то бормотал, Дуня прислушивалась и ничего не могла понять. Она тоже не спала и среди ночи спросила мужа:

— Чем ты болен? Что ты так мучаешься?

— Молчи, оставь меня! — ответил Тотырбек.

Он заснул только к утру, во сне кричал так, что Дуня разбудила его.

— Что-то мне снилось! — сказал Тотырбек.

— Расскажи свой сон, — попросила Дуня, но Тотырбек не ответил ей.

Уже было не рано, когда Тотырбек вышел на улицу и осмотрелся вокруг. С запада дул холодный ветер, клубы тумана ползли друг за другом, дождя не было, но сырость так и пронизывала все тело; на улице ни души: кто в такой день станет без дела выходить из дома.

Из калитки выглянула Дуня.

— Ну, когда мы пойдем с тобой в кооператив? До каких пор будет валяться у нас кукуруза грудами? И картошка не убрана как следует, и дрова не нарублены, и топор не наточен… Зима же не станет ждать нас! Что ты молчишь?!

— Я все сделаю, — ответил Тотырбек.

Дуня ушла.

«Как она себя держит? — удивлялся Тотырбек. — Будто бы она чище зеркала. Я прожил с ней столько лет и был слеп, совсем слеп».

Погруженный в свои мысли, Тотырбек вошел обратно во двор, взял топор, точило куда-то пропало. Неохотно пошел Тотырбек к дому Ислама, остановился у калитки, постоял немного, потом крикнул:

— Ислам, ты дома?

Совсем близко раздался голос Ислама:

— Я здесь, Тотырбек, заходи!

Ислам сидел во дворе у забора на обрубке бревна, курил папиросу и смотрел на свой двор. Тотырбек вошел, навстречу к нему с лаем бросилась собака, но, узнав Тотырбека, приветливо замахала хвостом и ушла в сторону.

— Добрый день!

— Живи хорошо, Тотырбек!

— Что ты закутался в шубу? Ведь до зимы еще далеко!

— До зимы-то далеко, но сырость какая!.. Сижу вот и смотрю на свой двор: сорок четыре года живу, а таким я свое жилье не видал! Посмотри на этих гусей, какие они большие да жирные! А куры, а индюки! Да что ты не смотришь на моих уток?! Гусей у меня двадцать пять и индюшек тринадцать, а кур я не считаю. Когда кормишь, так они сбегутся — весь двор заполнят.

Тотырбек посмотрел: действительно, индюки терли свои клювы о землю, пели петухи, похрюкивали свиньи, козел, три овцы и теленок сгрудились в дальнем углу двора и потихоньку жевали жвачку и ели сено.

Дом Ислама был богаче дома Тотырбека, и сейчас это Тотырбеку было неприятно.

— И чем ты, Ислам, кормишь этих гусей?

— Да тем же, чем и ты!