Арсен Коцоев - Саломи

Поднимается солнце. Лучи его плетут свою паутину от холма к холму, от дерева к дереву. Слышна где-то песня… Как не петь, как не радоваться! Но вдруг раздается крик:

— Эй, Батраз, сын Годаха! Иди сюда! Должны мы друг другу! Иди, сосчитаемся!

В стороне от дороги, в тени дерева, стоит запряженная арба. Лошадь, вытягивая шею, пощипывает росистую траву. В арбе лежат коса и вилы. Рядом с арбой, на холмике, — сорокалетний мужчина — войлочная шляпа приподнята над левой, безухой, стороной лица; на поясе кинжал, на правом плече винтовка, во рту трубка — и по временам пускает густые клубы дыма. Кричал этот человек.

Его крику никто не ответил. Тогда он вынул трубку изо рта, опять крикнул:

— Эй, Батраз, сын героя Годаха! Я тебе кричу! Наши долги посчитать надо! Иди сюда!

Долго ответа не было, но потом услышал кричавший:

— Что делаешь, Кавдын? Зачем беду ищешь? Лучше бы оставил задуманное.

Это у стога говорил двадцатилетний Батраз. Длинными вилами он бросал сено десятилетнему брату.

— Сын Годаха! — крикнул опять Кавдын. — Я сюда с тобой не разговаривать пришел!.. Если есть у тебя хоть немного отцовской крови, иди, не то я сам к тебе приду.

Батраз пошел к Кавдыну:

— Иду, Кавдын, но, кроме кинжала, у меня ничего нет.

— Иди! Я тоже кинжалом драться буду!

Поднялся на холм Кавдын и бросил винтовку наземь.

Батраз приближается, Кавдын идет ему навстречу. Тихо подходит, говорит тихо:

— Пятнадцать лет была у меня на сердце одна радость: ты таким красивым, сильным и храбрым рос. Ничтожного человека к чему убивать?.. Этим я свою месть не освободил бы. Пятнадцать лет я ждал, пока ты вырастешь… Теперь подошло это время…

Оба обнажили кинжалы.

Батраз понимал, что он вышел на смертный бой, и жизнь свою дешево отдавать не хотел. Кавдын же таил в сердце погибшую жизнь. Перед глазами вставал его старый враг — Годах.

Недолго тянулся бой. Враги вместе ударили. Батраз целился в живот, но кинжал упал и воткнулся в землю. Кавдын так рассек Батразу правую руку, что она повисла.

— Потихоньку убиваю, Батраз, — сказал Кавдын.

Едва лишь Батраз схватил кинжал левой рукой — по левой руке получил второй удар. Она тоже повисла. Юношеская сила и ловкость не пропали еще у Кавдына. Он махнул кинжалом над левой скулой Батраза — ухо упало на зеленую траву.

Тогда застонал Батраз. Вновь стиснул он правой рукой кинжал, но уже ослаб — чуть царапнул только Кавдына.

Кавдын кольнул — острие кинжала выскочило из спины Батраза. Упал Батраз, перевернулся в глубокой нескошенной траве, — и Кавдын отсек голову юноши и положил ее на его грудь.

Точно от рубки леса устал, — отдохнуть решил Кавдын: присел на холмике, набил трубку, закурил. Дым выпускает и о своей жизни думает. Дни — с тех пор как себя помнит — словно листья перед ним кружатся. Поздно вставал, когда маленький был… Солнце уже высоко взойдет… Выходит, протирая глаза… «Умойся, я дам тебе теплого молока», — скажет, бывало, мать. В теплое молоко кукурузный чурек накрошит. Как тогда вкусно казалось… Вдруг детские голоса доносятся — бежишь на улицу, оставив чашку.

Как хороши были «праздники урожая». Обходят дома молодые ребята, собирают в мешки подношения хозяев, несут в поле, пируют там. Как будто большие, по старшинству рассаживались. Тосты говорили. Песни пели.

Когда подрос, на работу начал бегать. «Кавдын сильный мальчик». Как приятно слышать было.

Курит, дым пускает Кавдын. О пройденных шагах жизни думает.

Или в ночном… Боролся с товарищами… Никогда внизу не был. Ни одного мальчика не оставил непобежденным… Веселое время…

А на танцах… Любили девушки с ним танцевать. На его предложение ни одна девушка не ответила бы отказом.

Задумался Кавдын — все вспомнил. Танцы… Всхрапыванье лошадей… Музыка… Девушка Цорати… Отрезанное ухо…

Посмотрел Кавдын на убитого.

— Это что такое? Где я? — спросил он и, точно проснулся, протер глаза.

— Пятнадцать лет, лучшие дни жизни похоронил я!.. Пятнадцать лет мечтал, жаждал этого дня… Что же теперь я буду делать? Нужна ли кому-нибудь моя жизнь?

Как красивы, как радостны бывают наши горские поля после сенокоса. У каждого человека легко становится на сердце. Но почему это кто-то плачет?

Маленький мальчик плачет — горюет на верхушке стога. Смотрит на убитого брата, смотрит на убийцу брата, толчется на верхушке стога.

Если было б оружие, если б в руках сила была! Спрыгнул бы, изрубил бы на куски убийцу брата.

Но знает, что мал он; знает, что сил не хватит, — мечется, горюет на верхушке стога.

— Эй, мальчик, слезь, иди сюда! — позвал Кавдын.

«Теперь меня убьет», — подумал мальчик; крепко прижался к стогу, громче зарыдал.

Кавдын понял, что мальчик испугался.

— Нет, мальчик, иди сюда. Не бойся: ничего тебе не сделаю.

Мальчик не шел, не верил Кавдыну. И Кавдын поднял винтовку:

— Иди по-хорошему — ничего не сделаю. Если не придешь — я тебя и там из винтовки пристрелю.

Мальчик медленно сполз со стога и пошел к Кавдыну, иногда останавливаясь в нерешительности.

— Иди, иди! Не бойся, я тебе говорю, — подбодрял Кавдын мягко и ласково.

Но мальчик, увидев близко тело брата, опять заплакал.

Кавдын подошел к нему.

— Мальчик, перестань плакать. Ведь твой отец — Годах — сильный был человек, а ты его сын… Зачем ты, как девушка, плачешь?.. Я убил твоего брата… Возьми винтовку и в меня бей.

Мальчик не верил Кавдыну, плакал громче.

Кавдын взмахнул винтовкой и сказал:

— Умеешь стрелять из винтовки?.. Тогда я научу тебя… Никогда не стрелял? Надо так… Вот я зарядил ее… Теперь, если этот железный хвостик потянешь к себе, винтовка выстрелит.

Кавдын прикладом протянул винтовку мальчику.

— Держи… Приклад поставь на правое плечо, а дуло — мне в грудь, и выстрели.

Мальчик стоял смирно, не брал винтовку, не верил Кавдыну.

— Стыдись! Твой отец Годах в твои годы на охоту ходил, а ты из винтовки стрелять не умеешь.

В глазах у мальчика сверкнули искры. Секунду он постоял, как бы готовясь к прыжку, потом быстро схватил тяжелую винтовку, словно в ней не было веса, и спустил курок.

Один раз мотнул руками Кавдын и упал навзничь.

Испугавшись выстрела, птицы перепорхнули на дальние деревья. Каркая, низко-низко над убитыми полетели вороны и присели на холмик — посмотреть, не обманывают ли мертвые, не шевельнутся ли…

Пристав второго участка Иван Кузьмич Топтыго не в духе. Он сидит за своим письменным столом. Перед ним куча неисполненных бумаг: одну надо подписать, другую направить приставу соседнего участка, третью с резолюцией послать обратно… Много их, бумаг, требующих скорого исполнения… Не работается. Перо выпадает из рук… До трех часов ночи играл в клубе. Проигрался. Было триста рублей. Когда вышел из клуба, четвертака не нашлось в кошельке на извозчика. Этот собачий сын — областной врач — унес домой никак не меньше тысячи рублей. Как ему везло, как везло!.. Он — Топтыго — просил у счастливца двадцать рублей, чтобы попробовать отыграться. Не дал, сволочь! «Поставь, говорит, на карту свою кабардинскую лошадь. Купил за двести, ставь за четыреста!..» Доктор думает, что так и можно поставить на карту кабардинку. Не бывать этому! Топтыго поставит на карту и пальто и рубаху, но коня — никогда! Лучше пойдет и с чугунного моста бросится в Терек.