Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Каупервуд понимал, что это нельзя оставить без внимания. И все же сейчас ему трудно будет предпринять поездку в Нью-Йорк. Слишком уж много вопросов, связанных с постройкой метрополитена, – и большая политика, и практические мелочи – требовали его присутствия. Правда, лорд Стэйн, часто навещавший Каупервуда, уверял, что теперь, наверно, все пойдет гладко; Стэйн сам был заинтересован в этом деле и потому не жалел усилий, чтобы сгладить противоречия между различными участниками предприятия. Узнав о выздоровлении Каупервуда, он вздохнул с облегчением.

– А вы молодцом! – сказал он Каупервуду в день, когда тот вновь приступил к исполнению своих обязанностей. – Очень посвежели! Как это вам удалось?

– Я тут ни при чем, – отвечал Каупервуд. – Это все мой старинный приятель Джефф Джеймс. В прошлом он избавлял меня от болезней, а сейчас избавил от финансового краха.

– Вот это верно, – согласился Стэйн. – Что и говорить, вы ловко провели публику.

– Это у Джеффа родилась такая блестящая идея. Он не только увез меня, отвлек от моей особы все подозрения и утихомирил болтунов, но попутно еще и вылечил, – сказал Каупервуд.

И еще одна задача требовала в то время внимания Каупервуда – надо было договориться о сооружении склепа с Рексфордом Линвудом, одним из трех американских архитекторов, рекомендованных Джемисоном. Только что прошел конкурс на лучший проект памятника губернатору одного из Южных Штатов, и Каупервуд видел там работу Линвуда, которая понравилась ему больше всех остальных: на одной из стен склепа была изображена хижина, где родился губернатор, а у подножия огромного, поросшего мхом дуба – силуэт коня, его верного спутника в битвах Гражданской войны. Работа эта глубоко тронула Каупервуда пафосом и простотой замысла.

Позже, сидя напротив Линвуда за своим массивным письменным столом, Каупервуд не без удивления смотрел на этого человека с классически правильными чертами лица, на его глубоко сидящие глаза и высокую угловатую фигуру. Архитектор сразу ему понравился.

Каупервуд объяснил Линвуду, чего он хочет: склеп должен быть в духе греко-римской архитектуры, но не чисто классический. Хорошо бы добавить какие-нибудь новые оригинальные детали. Желательно, чтобы это было массивное сооружение – Каупервуду всегда нравился простор – из темно-серого гранита. В одной из стен пусть будет прорезано узкое окно, а в другой – две тяжелые бронзовые двери, ведущие в склеп, где должно быть место для двух саркофагов. Линвуд одобрил эту идею и был явно доволен, что ему предстоит возвести такое сооружение. Слушая Каупервуда, он тут же сделал несколько набросков, и тому это очень понравилось. Они договорились об условиях контракта, и Каупервуд предложил Линвуду тотчас приступить к работе. Собирая со стола свои наброски и пряча их в портфель, архитектор вдруг остановился и посмотрел на Каупервуда.

– Послушайте, мистер Каупервуд, – сказал он уже в дверях, – судя по вашему виду, вам еще очень не скоро понадобится склеп. По крайней мере я искренне на это надеюсь.

– Очень вам признателен, – сказал Каупервуд. – Но не слишком на это рассчитывайте.

Дни теперь проходили для Каупервуда в приятном ожидании вечера, когда можно будет вернуться в Прайорс-ков к Беренис. Впервые за многие годы он наслаждался простыми радостями настоящего дома – места, где благодаря Беренис все, начиная с игры в шашки и кончая небольшой прогулкой по берегу Темзы, казалось особенно милым и значительным. Каупервуду хотелось, чтобы это длилось вечно. Даже старость не такая уж пытка, если бы только проводить время так, как сейчас.

Но вот однажды, когда Каупервуд сидел у себя в кабинете за письмом к Эйлин, – это было месяцев через пять после того, как он вернулся к делам, – он вдруг почувствовал такую острую боль, какой еще ни разу не испытывал за все время своей болезни. Казалось, кто-то воткнул ему острый нож под левую почку, медленно его повернул, и боль мгновенно отдалась в сердце. Каупервуд попытался было подняться с кресла, но не смог. Как и тогда, в Трэгесоле, у него перехватило дыхание, и он не в состоянии был пошевельнуться. Прошло несколько минут, боль стала успокаиваться, и Каупервуд сумел дотянуться до звонка, чтобы вызвать Джемисона. Он уже собрался нажать кнопку, но передумал и снял руку со звонка: по-видимому, решил он, о таких вот острых приступах боли его и предупреждали врачи, уверяя, однако, что они отнюдь не предвещают скорого конца. Несколько минут он сидел не двигаясь, удрученный и подавленный. Стало быть, болезнь не прошла, когда-нибудь вот так все и кончится! И самое скверное – никому этого не расскажешь, ни с кем не поделишься. Достаточно одного слова, чтобы опять пошли пересуды и кривотолки, как это было до его поездки по Европе. А Беренис! Стэйн! Эйлин! Газеты! И много, много дней в постели!

Прежде всего, подумал он, нужно вернуться в Нью-Йорк. Там у него под рукой будет доктор Джеймс, а кроме того, он сможет еще раз повидать Эйлин и поговорить с ней обо всем, что ее тревожит. Если смерть близка, надо кое-что привести в порядок. А Беренис он скажет, не вдаваясь в подробности, что ему необходимо вернуться – ей незачем знать о последнем приступе, но надо, чтобы и она поехала в Нью-Йорк.

Придя к такому решению, Каупервуд с величайшей осторожностью поднялся с кресла и через несколько часов уже был в Прайорс-кове; он всячески старался не подавать виду, что с ним что-то неладно. Но после ужина Беренис, у которой в этот день было на редкость хорошее настроение, спросила, все ли у него благополучно.

– Нет, не совсем, – ответил он. – Видишь ли, я получил письмо от Эйлин, где она жалуется на то, как идут дела в Нью-Йорке, – перестройка дома и тому подобное. Она считает, что не хватит места для картин, которыми я пополнил свою коллекцию. Она приглашала специалистов посмотреть, так ли это, и кое-кто согласен с ней, хотя Пайн и другого мнения. Как видно, я должен поехать туда – посмотрю сам, как обстоит дело с домом, а заодно надо еще кое в чем разобраться – мне там предъявили иски в связи с займами, которые я получил в свой последний приезд.

– Ты уверен, что достаточно окреп для такого путешествия? – спросила Беренис, с тревогой глядя на него.

– Вполне, – ответил Каупервуд. – Я уже много месяцев не чувствовал себя так хорошо. Да и нельзя мне так долго не показываться в Нью-Йорке.

– А как же я? – с беспокойством спросила она.

– Ты, конечно, поедешь со мной, а в Нью-Йорке остановишься в отеле «Уолдорф», – это всего удобнее, только, разумеется, не под своим именем.

Горестное выражение тотчас исчезло с лица Беренис.

– Но на разных пароходах, как всегда?

– К сожалению, так будет лучше, хоть мне тяжело и подумать об этом. Ты же знаешь, дорогая, как для нас опасны сплетни и газетная болтовня.