Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

– Но это будет очень хорошо для тебя, Эйлин. Ведь ты не можешь оставаться здесь после… – Он помедлил, поскольку собирался сказать «после того, что произошло». Он знал, что она очень болезненно относится к случившемуся. Слежка за ней была немыслимым нарушением отцовской деликатности, и он понимал ее возмущение и даже до некоторой степени считал его оправданным. Тем не менее, что могло быть тяжелее ее собственного проступка? – После такой ошибки ты определенно не захочешь остаться здесь, – заключил он. – Ты не можешь оправдать смертный грех. Это против всех законов, Божьих и человеческих.

Он сказал это в надежде, что мысль о грехе наконец дойдет до Эйлин и она осознает всю безмерность своего безнравственного проступка. Но Эйлин была далека от этого.

– Ты не понимаешь меня, отец, – безнадежно повторила она. – Ты не можешь понять. У меня одно представление, у тебя другое. Не понимаю, как я сейчас могу заставить тебя понять это. Но если хочешь знать, я больше не верю в католическую церковь, вот и все.

В тот момент, когда Эйлин произнесла эти слова, она пожалела о них. Они сорвались у нее с языка. Лицо Батлера приобрело невыразимо печальное, безнадежное выражение.

– Ты не веришь церкви? – спросил он.

– Не совсем так, не так, как ты.

Он покачал головой.

– Господи спаси твою душу! – промолвил он. – Мне ясно, дочь, что с тобой произошло нечто ужасное. Этот человек растлил твою душу и тело. Нужно что-то делать. Я не хочу жестоко обходиться с тобой, но ты должна покинуть Филадельфию. Ты не можешь здесь оставаться, и я этого не позволю. Можешь уехать в Европу или к твоей тетушке в Нью-Орлеан, но ты должна куда-то уехать. Я не допущу твоего пребывания здесь, это слишком опасно. Уже завтра газеты могут раструбить об этом. Ты еще молода. Перед тобой вся жизнь. Я страшусь за твою душу, но пока ты жива и молода, ты еще можешь прийти в чувство. Мой долг быть твердым. Это моя обязанность перед тобой и церковью. Ты должна покончить с такой жизнью и оставить этого человека. Ты больше никогда его не увидишь; я этого не позволю. В нем нет ничего хорошего. Он не собирается жениться на тебе, а если бы и собирался, это было бы преступлением против Господа и человека. Нет-нет. Никогда! Он не будет верен тебе, нет, он не будет. Не такой он человек. – Батлер помедлил, раздосадованный до глубины души. – Ты должна уехать – это мое окончательное решение. Я желаю тебе добра, но хочу этого. Пойми, я действую в твоих интересах. Я люблю тебя, но мы обязаны так поступить. Мне будет жаль, что ты уезжаешь; я предпочел бы, чтобы ты осталась здесь. Никому не будет горше, чем мне, но так должно быть. А ты должна сделать так, чтобы все это показалось твоей матери обычным и естественным. Но тебе нужно уехать, слышишь? Ты обязана это сделать.

Он замолчал, печально, но твердо глядя на Эйлин из-под густых бровей. Она понимала, что он не отступится от своего. Это было самое торжественное, самое религиозное выражение его лица. Но она не ответила да и не могла этого сделать. Какой смысл? Она никуда не уедет. Она знала это и стояла перед ним, бледная и напряженная.

– Теперь собери одежду, которая тебе понадобится, – продолжал Батлер, не желающий понимать ее истинные чувства. – Подумай обо всем, что тебе понадобится. Скажи, куда ты хочешь отправиться, и будь готова.

– Но я не поеду, отец, – наконец ответила Эйлин с такой же серьезной торжественностью. – Я никуда не поеду! Я останусь в Филадельфии.

– Ты хочешь сказать, что сознательно прекословишь мне, когда я прошу тебя что-то сделать ради твоего же блага? Так, дочь моя?

– Да, – решительно ответила Эйлин. – Я никуда не поеду! Мне очень жаль, но я не поеду.

– Ты правда так думаешь, дочка? – печально, но сурово спросил Батлер.

– Да, я так думаю, – твердо ответила Эйлин.

– Тогда я посмотрю, что можно будет сделать, – сказал старик. – Какая-никакая, ты по-прежнему моя дочь, и я не хочу видеть, как ты дойдешь до падения и гибели лишь потому, что не хочешь выполнять то, что я считаю своим священным долгом. На этот раз я нашел тебя, как бы больно мне ни было это сделать. Если ты попробуешь ослушаться, я снова найду тебя. Ты должна изменить свою жизнь. Я не допущу, чтобы это продолжалось. Теперь ты понимаешь, и это мое последнее слово. Оставь этого человека в покое, и ты сможешь иметь любого по твоему выбору. Ты моя девочка, и я сделаю что угодно, лишь бы ты была счастлива. Почему бы и нет? Зачем еще я живу на свете, если не ради моих детей? Все эти годы я работал и строил планы ради тебя и всех остальных. Давай же, будь хорошей девочкой. Ты же любишь своего старого отца, правда? Эйлин, я качал тебя на руках, когда ты была малышкой. Я следил за тобой с тех пор, как ты могла уместиться у меня в ладонях. Я был хорошим отцом, и ты не можешь этого отрицать. Посмотри на других девушек, которых ты знаешь. Разве кто-нибудь из них получил больше, чем ты? Ты не будешь сопротивляться. Уверен, ты не можешь. Ты слишком сильно любишь меня, правда, милая?

Его голос пресекся, глаза увлажнились. Эйлин оставалась безмолвной, пока слушала его призыв.

– Мне бы этого хотелось, отец, – наконец сказала она, тихо и почти нежно обращаясь к нему. – Правда, хотелось. Я действительно люблю тебя, очень люблю. Мне хочется порадовать тебя, но только не в этом случае. Я не могу! Я люблю Фрэнка Каупервуда. Ты не понимаешь, правда, не понимаешь!

При повторном упоминании имени Каупервуда Батлер стиснул зубы. Он понял, что его дочь ослеплена страстью и что его тщательно продуманное обращение к ней потерпело неудачу. Придется придумать что-нибудь еще.

– Ну, хорошо, – наконец произнес он с такой тоской, что Эйлин отвернулась. – Если так, пусть будет по-твоему. Но хочешь не хочешь, тебе все равно придется уехать. Иначе и быть не может, хотя Бог знает, что я этого не хочу.

Эйлин надменно вышла из комнаты, а Батлер вернулся за стол и опустился в кресло.

– Ну и дела! – пробормотал он. – Вот ведь какая заварушка!

Эйлин Батлер оказалась в действительно непростой ситуации. Девушка, не обладающая врожденным мужеством и решимостью, на ее месте быстро бы сдалась на волю судьбы. Несмотря на многочисленные связи и знакомства, люди, к которым Эйлин могла бы обратиться в случае крайней нужды, были немногочисленны. Она едва могла припомнить кого-то, кто приютил бы ее на достаточно долгое время, не задавая лишних вопросов. Было несколько молодых женщин, как замужних, так и незамужних, которые очень дружелюбно относились к ней, но она была по-настоящему близка лишь с немногими из них. Единственным человеком, который мог на некоторое время обеспечить ей убежище, была некая Мэри Кэллиган, больше известная среди друзей как Мэйми, которая когда-то училась вместе с Эйлин, а теперь работала учительницей в одной из местных школ.