Жан Жене - Влюбленный пленник [litres]

По пути из аэропорта тот, кто не знает Аммана, находит Иорданию очень привлекательной, особенно вечером; пусть каждый читатель проявит собственное воображение и представит себе цвета и краски, что так нравятся туристическим агентствам. В каменистых ущельях внезапно появлялись водные источники, часто отделанные деревом, а по заржавленным каркасам старых артезианских колодцев ползли вверх гигантские лианы. Через четырнадцать лет после первого моего пребывания здесь я уже не узнавал ничего, но сразу же понял, что притягательность этих холмов, далеких и сумрачных гор, долин, садов, домиков объясняется разноцветной дымкой, застилающей жестокую, кровавую картину палестинских лагерей.

Тем, кому хорошо известны мужество и тактическая изобретательность фидаинов, хорошо бы расспросить специалистов, известных маршалов, полководцев и военачальников: Байяра, Крильона, Тюренна, Наполеона, Фоша, Лиоте (последний также популярен среди театральных деятелей).

Что же касается меня, я видел достаточно примеров их храбрости и мужества, но – и это было моим восхищением и разочарованием одновременно – они не боялись убивать и быть убитыми, творить зло, делая его добром, и принимать зло на себя. Они изобретали всякого рода военные хитрости, но мне показалось, что убивать они будут целую вечность, которая завершится не раньше, чем они победят. А если бы они победили, то безо всякого торжества, но и без угодливости предложили бы территории израильтянам, но они не могли согласиться, чтобы их прогнали оттуда навсегда. И то, что они делали, они делали во имя морали, записанной в кодексе завоевателей.

Более всего меня волновало, а порой и сбивало с толку, что они сами подготавливали появление этого разлома: воины до мозга костей, которых заставляли сражаться ненависть к врагу, оскорбления, которыми их осыпают, животное наслаждение битвой – самец против самца, убежденность, что они высоко несут знамя своего клана, в общем, все эти замысловатые лепные узоры, вынуждающие сойтись в рукопашной схватке, когда последним, решающим оружием становился кинжал, – и вот, когда битва закончена, почему ни один погибший, друг или враг, не распрямляется и опять не идет в бой?

А фидаины, как я их воспринимал и воспринимаю до сих пор, способны разгневаться на убитых израильтян, не желающих воскресать из мертвых, на евреев, неспособных понять, что смерть должна длиться одну лишь ночь, не больше, иначе воины превращаются в убийц.

– Убить человека – это ведь не значит, что он умер навсегда. А жестокость солдат-бедуинов – как они тогда красиво танцевали – он никогда не мог ее понять. Даже то, что бросалось в глаза иностранцу: изысканная нищета. Солдат-бедуин одним своим присутствием, пусть даже стоя неподвижно, вносил беспорядок в расстановку убогой мебели, собранной по помойкам Аммана.

А что если верным было замечание Абу Омара о том, что двадцати лет оказалось достаточно, чтобы у черкесов и бедуинов возникло чувство принадлежности к иорданскому королевству – поскольку оно, королевство, было создано лишь в 1959 году, причем, по причинам столь очевидным… Так что я нисколько не удивился этому новому чувству.

Вспомним, что эта страна состояла из территории, которая звалась Трансиорданией, отданной Англией эмиру Абдалле, деду Хусейна и сыну короля Хиджаза. Это королевство (Иордания) казалось мне столь неудачно сляпанным, с преимущественно палестинским населением, которое заявляло, что переселилось сюда из самой Палестины, вместе с иорданцами из городов – Аммана, Зарки, Ирбида, Салта – неуловимые бедуины и, наконец, черкесы, – что всё это наводило на мысль о колонизации, в интересах, прежде всего, англичан, а затем американцев. Страна бедная за исключением поселений по берегам Иордана, скудные, хотя и много раз исследованные недра, она, похоже, была создана для того лишь, чтобы служить своего рода заграждением между Сирием и Израилем с одной стороны и Саудовским королевством с другой, с юга. Но если иорданцы знали, что они в Иордании у себя дома, попытка взятия власти палестинцами казалась им кощунством не только из-за их бесчинств, но из-за самого факта государственного переворота. Лишь прямой потомок Пророка был законным королем. В четырехугольнике, отданном фидаинам по соглашению, подписанном в посольстве Туниса в Аммане, палестинцы из лагерей и солдаты с баз вели себя, как оккупанты. В том секторе Аджлуна, где находилась моя квартира, я видел крестьян, в глазах которых полыхала ненависть.

Палестинцы сделали еще одну ошибку, они враждебно встречали чиновников и государственных служащих, возможно, и не слишком крупных, но все-таки, молодых таможенников или полицейских, работников почты и больницы, хоть в какой-то мере настроенных на сотрудничество с фидаинами. Отрезанные от крестьянского населения, селившегося по берегам Иордана, палестинцы жили в изоляции, во вражеском окружении.

– Думаю, бедуины захватили его в плен и пытали. Я что-нибудь разузнаю еще.

И тихо добавил по-арабски, полагая, очевидно, что я его не пойму:

– Думаю, Хамза из Ирбида уже мертв.

Так мне говорил Хани аль-Хасан…

Лагеря изменились тоже. Вместо холста и сухой земли – бетон, изливающийся потоками из Бразилии в лагеря, из Ла-Пас в лагеря, из Осаки в лагеря, из Нью Дели в лагеря, накрыв перед этим Индию. Как поначалу мхи и лишайники, эти начальные формы жизни зарождались в трещинах стены, по-прежнему стоявшей вертикально, в едва заметных стыках двух известняковых плит, – так появлялись там и прочие формы жизни: злаковые, другие растения, и даже дети. Всё здесь рождалось из трещин в бетоне. Так сюда возвращалось то, что было, как мне когда-то казалось, отобрано, вырвано навсегда бедуинами Хусейна, летчиками Даяна, мерами предосторожности Всемирного банка: блеск глаз и зубов. Придется ли мне к этому привыкнуть? Как и к мысли о том, что реальность порой более изобретательна, чем мои ночные кошмары и воспоминания?

Как рождается путешествие? Какой себе придумываешь повод? Как в Амман я поехал отнюдь не потому, что намеревался рассказать во Франции о жестокостях Хусейна, так уж тем более в июне 1984 я отправился в поездку не для того, чтобы описать ситуацию с фидаинами, рассеянными между Алжиром и Аденом. Моей опорной точкой, своего рода Полярной звездой, что вела и направляла меня, всегда был Хамза, его мать, исчезновение Хамзы, его мучения, его смерть, в которой почти не было сомнений, а также желание найти его могилу и, насколько возможно, поддержать мать, позаботиться о ее старости. Возможно, эта опорная точка звалась любовью, но за четырнадцать лет какого рода любовь к мальчишке и старухе, которых я видел всего-навсего двадцать два часа, проросла, созрела, поднялась во мне? Коль скоро она до сих пор посылала свое излучение, выходит, ее радиоактивная энергия вырабатывалась в течение тысячелетий? За четырнадцать лет путешествий, приведших меня в шестнадцать стран, путешествий, совершаемых под какими угодно небесами, я измерял земную поверхность этим излучением.