Миклош Залка - Осада

Генерал сверкнул глазами на Эгона.

— Надеясь на чудо-оружие?

Эгон задумался.

— Да, надеясь на чудо-оружие, — сказал он твердо и, немного помолчав, добавил: — А еще на храбрость и стойкость солдат, которые проявляют чудеса героизма на фронте…

Генерал медленно смаковал напиток, затем поставил на стол рюмку и снова взял с пепельницы сигару и окутал себя густым облаком табачного дыма.

— Скажите, дорогой Эгон, вы когда-нибудь слышали о том, что решает исход войны? Судьбу не боя, а всей войны… Вы имеете хоть малейшее понятие об этом, хотя бы какое-нибудь представление?

Брови Эгона выгнулись в дугу, он попытался получше разглядеть лицо отца. Однако оно было скрыто за клубами дыма, будто он держал во рту не сигару, а целую дымовую шашку. Он хотел видеть выражение лица генерала и, улавливая насмешку в голосе отца, никак не мог понять, что же он такое сказал, что вызвало эту усмешку. «Как кошка с мышкой…» — снова стрелой пронзила Эгона обидная мысль. А изо рта отец выталкивал все новые и новые клубы дыма. Эгон ругнулся про себя и сжал ладони в кулаки.

— Судьбу войны решают солдаты, господин генерал-лейтенант, — выдавил он из себя в качестве аргумента.

Отец, наклонившись в сторону, высвободился из дымовой табачной завесы и облокотился на подлокотник кресла.

— Отлично! Если бы я услышал такой ответ от одного из твоих командиров отделений, дорогой Эгон, даю слово, я объявил бы ему благодарность…

— Что я мог сказать другое? — Эгон с удивлением уставился на генерала. — Я солдат. И считаю свой ответ достойным солдата. — И уже совсем не владея собой, сорвался: — Я не понимаю, что вы хотите мне сказать? Не могу понять, почему я стал объектом ваших нравоучений.

Отец снова что-то пробормотал и, пытаясь, очевидно, смягчить сказанное, проговорил:

— Вы уж извините… кажется, фронт не лучшее нервоуспокаивающее место… — Затем он тщательно стряхнул с сигары пепел и продолжал: — Исход войны, как известно, зависит от многих факторов, господин майор: прежде всего и главным образом от прочности тыла. Именно от этого фактора зависят количество и качество дивизий, моральный дух армии, организаторские способности ее командного состава и многое другое.

«Смотрите-ка, он даже и ухом не ведет… — подумал Эгон об отце, скрипнув зубами. Он чувствовал себя как щепок, которого незаслуженно наказали. — Генерал, несмотря на свое положение отставника, вещает вовсю, как полководец…» Эгон прямо-таки с трудом сдержался, чтобы не вскочить и не бросить отцу в лицо, что на фронте, в офицерских общежитиях — повсюду, где он мог и был хозяином, только не здесь, не в родительском доме, не с отцом, он чувствовал себя по-настоящему дома. Хорошо, он всегда был послушным, хорошим ребенком. Но теперь?! «С меня хватит…» — подумал он и сердито пробурчал:

— Солдаты должны выиграть войну. И они ее выиграют!

Отец кивнул головой.

— Разумеется, конечно. Весь вопрос заключается только в том, чьи солдаты… Ведь на фронте солдаты сражаются с двух сторон, не так ли? Между тем Сталин не такой уж и глупый стратег. И его решения я считаю вполне удачными.

Эгон прямо-таки остолбенел и уставился на отца, как будто перед ним сидел не человек, а призрак.

— Вы… Вы хотите сказать, что…

Отец тряхнул головой.

— То, что я хотел сказать, я скажу, — ответил он резко и, отпив из рюмки коньяка, откинулся на спинку кресла и продолжал: — К сожалению, чем больше мы с вами говорим, тем больше я убеждаюсь в том, дорогой Эгон, хочу сказать вам об этом прямо и откровенно, по-солдатски: у вас исключительно узкий кругозор, который настолько узок, что может стать катастрофичным с точки зрения вашего завтра. Вы только подумайте: человек в чине майора, у которого не возникает даже мысли о том, что же решает исход войны? Такой человек способен быть только простым исполнителем. И поэтому я начинаю думать, что напрасно потратил столь много сил и энергии, чтобы сделать из вас майора.

Эгон вскочил с места, ноздри его дрожали от возбуждения.

— Этого оскорбления… я не потерплю даже от родного отца…

Генерал резко оборвал сына:

— Господин майор! Прежде чем произнести слова «не потерплю», радуйтесь тому, что генерал-лейтенант снизошел до того, чтобы вообще разговаривать с вами. И считайте, что вам крупно повезло в том, что ваш отец генерал. А теперь сядьте и ведите себя прилично или я кое-чего «не потерплю», но тогда вам будет плохо. Я рассчитывал на такую беседу с вами и поэтому заранее распорядился, чтобы вас откомандировали на родину.

Эгон плюхнулся в кресло, как побитый.

«Награждаетесь отпуском… — вспомнил он слова командира дивизии. — Вы заслужили его, господин майор…» Эгон не смотрел на отца. Он слышал, как тот достал бутылку коньяка и поставил на стол рюмку. Разглядывая носки своих ботинок, Эгон умышленно не взял бутылку и не стал наполнять рюмки. Вскоре он услышал бульканье: это отец сам стал разливать напиток.

— Или вы думаете, дорогой Эгон, — презрительно проговорил отец, — что вас продвигали по службе за ваши красивые глаза? А вы не подумали о том, что вы слишком молоды даже для командира роты?

— Я воевал, — сердито пробормотал Эгон.

— Это верно. И мне хочется, чтобы вы воевали и завтра.

Эгон взглянул на отца.

— Перед моим отъездом командир союзной нам немецкой дивизии представил меня к Железному кресту.

Глаза у генерала округлились.

— Скотина… — вырвалось у него сквозь зубы.

У Эгона глаза тоже полезли на лоб и отвалилась челюсть.

Отец глубоко вздохнул и, вытерев обратной стороной руки вспотевший лоб, отпил из рюмки.

— Вы заслуживаете всяческого признания… — произнес генерал сухо. — Вы что, действительно ни о чем не думаете?! Как вы считаете, почему я ушел в отставку?

— По состоянию здоровья… В официальном сообщении говорилось…

Генерал окинул сына уничтожающим взглядом, затем энергично и с силой вдавил остаток сигары в пепельницу.

— Я хочу воевать и завтра! — возвысил голос генерал. — Если бы я воевал сегодня, то потерял бы право на борьбу завтра… Вы что, не понимаете этого? Собственно говоря, вы против кого воюете, господин майор?

Эгон тряхнул головой.

— Против тех, с кем мы находимся в состоянии войны, — ответил он глухо. Его охватило такое же чувство скованности, которое он испытывал в раннем детстве, когда его поучал отец: что бы он ни говорил, отец все равно придирался к нему. И вот сейчас он не знает, что же ответить, чтобы угодить отцу.

— Естественно. И с кем же мы находимся в состоянии войны?

Эгон настолько растерялся, что даже про себя не протестовал против такого школярского вопроса.

— Россия, Англия, Соединенные Штаты… — начал он перечислять.