Джим Кокорис - Богатая жизнь

Это сообщение удивило меня. В День благодарения у дядя Фрэнка был день рождения, и я знал, что по этому поводу тетя Бесс собирается приготовить праздничный обед. Я выразительно посмотрел на папу, но он не заметил моего взгляда и продолжал смотреть в окно.

— Мистер Силвэниес также собирался выступить с чтением драматического отрывка в конкурсе талантов, — добавила миссис Уилкотт.

Папа наконец включился в разговор.

— Что, прости? Какой конкурс талантов?

Миссис Уилкотт улыбнулась, развернула и снова сложила салфетку, с силой прижав ее к столу обеими руками.

— Да, мы очень хотели, чтобы он принял участие в нашем празднике. А то каждый год в конкурсе участвуют одни и те же люди.

Папа кивнул головой.

— Меня попросили спеть, — призналась миссис Уилкотт. Она выжидающе посмотрела на папу, как будто только что сделала важное сообщение, и гордое, но немного неуверенное выражение на ее лице повергло меня в уныние. Я понимал, что она ждет от папы определенной реакции, но он опять перевел глаза на окно. Я отвел взгляд и попытался соломинкой достать последний остававшийся в стакане кубик льда. Мне не хотелось видеть, что она разочарована.

— Всего две песни, — быстро добавила она. — Меня попросила Сидни Уотсон из нашего комитета. Я давно не пела. Но она так настаивала. Очень настаивала. — Миссис Уилкотт вновь развернула и сложила салфетку.

— Ну что же, мы с нетерпением будем ждать этого вечера, — сказал папа, но прозвучало это как-то неуверенно. — Смокинги обязательны?

— Не для мальчиков. Но тебе придется надеть смокинг. Особенно если учесть, что ты будешь сидеть за главным столом.

Папа кивнул, но ничего не ответил. Я видел, что он устал и хотел поскорее уехать. Ночи с адвокатами и урок тенниса — для него было слишком. Я боялся, что он сейчас заснет, прямо за столом.

Однако миссис Уилкотт как будто не замечала его состояния, или просто не хотела с ним считаться. Еще двадцать минут она с большим напором говорила о том, как будут сидеть приглашенные, о программе вечера, о меню и об оформлении вечера цветами. На фоне полного папиного молчания речь ее казалась еще оживленнее. Дважды к нам подходил официант и наполнял стаканы, я уже просто плавал в лимонаде.

— О, Тео, — сказала миссис Уилкотт, потягивая воду. С ней что-то случилось, она вдруг стала непривычно неловкой и нервозной. Она опять развернула салфетку и пристально посмотрела на папу. — Мне очень неприятно приставать к тебе с этим, но в комитете хотят знать, даешь ли ты согласие быть почетным председателем на этом празднике. В прошлом месяце я уже говорила тебе об этом. Ты обещал подумать.

Папа на это никак не отреагировал. С отстраненным видом он смотрел в окно. Я прикончил еще одну порцию лимонада, и на этот раз попытался вытащить ледяной кубик пальцами. Когда я перевернул стакан, из него вылетели два подтаявших кубика и покатились по столу.

Миссис Уилкотт бросила на меня строгий взгляд, на лице у нее было раздраженное выражение. Потом она прекратила теребить салфетку и наклонилась к папе.

— Тео! Я сказала, что комитет просит тебя быть почетным председателем. От тебя ничего особенного не требуется. Ты просто скажешь пару слов, и все.

Папа наконец обернулся к ней, и в его глазах мелькнул слабый огонек воспоминания.

— Что? Ах да. Быть председателем, все верно. — Он поморщился. — Глория, я подумал над этим и решил, что не подхожу для этой роли.

Миссис Уилкотт выпрямилась на стуле и стала теребить небольшое золотое ожерелье, свисавшее у нее между грудей.

— Почему?

— Как я уже говорил, я еще не член клуба. Мы пока не подписали официальные бумаги.

— Но это простая формальность. — Она перегнулась через стол. — О, Тео, ты просто великолепно подходишь! Ты такой известный историк. Отличный писатель и замечательный отец. — Говоря это, она улыбнулась мне.

Папа медленно выдохнул. Я был удивлен тем, что он оказал ей хоть какое-то сопротивление. До этого он всегда уступал. Я отнес такое поведение за счет напряжения последних недель, напряжения, которое, по-видимому, закалило его.

— Я буду чувствовать себя неловко.

— Твое присутствие придало бы событию определенный вес. Да и самому делу, ради которого оно состоится.

— Делу, — повторил папа. — Знаешь, я считаю, что есть гораздо более достойные, более подходящие… — Он замолчал и взял стакан с замороженным чаем.

Миссис Уилкотт с минуту внимательно рассматривала папу, потом улыбнулась и наклонилась над столом. Я перестал тянуть жидкость через соломинку. Сквозь теннисную блузку ясно видел ее бюстгальтер и верхнюю часть грудей, выпиравших из него. Несколько прядок упало ей на лоб, и когда она подняла руку и медленно их отодвинула, я подумал, что она самая красивая женщина в мире.

— Все, что тебе надо будет сделать, — мягко сказала она, — это несколько минут поговорить, рассказать об истории Уилтона и о роли клуба. Потом объявить общую сумму анонимных пожертвований. На сцене с тобой буду я. Когда я в первый раз спросила тебя об этом, ты сказал, что сделаешь это.

— Ну что же… — сказал папа. Он собирался еще что-то сказать, но передумал. Просто устало улыбнулся и откинулся на спинку стула, подальше от миссис Уилкотт. Он посмотрел на нее, задержав взгляд, как будто старался найти компромисс, потом сделал нечто, просто потрясшее меня. Он прочистил горло и встал. Миссис Уилкотт удивленно выпрямилась, а в глазах у нее появилось смешанное выражение замешательства и злости. Насколько я помнил, он впервые сам заканчивал встречу с ней.

— Нам пора, — сказал он.

Миссис Уилкотт стояла совершенно неподвижно, когда раздвинулся занавес, и стало видно, что стоит она, чуть сместившись в сторону от центра сцены. На лице у нее было выражение радостного ожидания, как будто она ждала какого-то приятного известия. Когда заиграла музыка, она пошла к середине сцены, двигаясь с небрежной грацией, медленной, плавной походкой, сразу заставив зрителей расслабиться. Наблюдая, как она идет в своем коротком черном платье, в черных чулках, на высоких каблуках, я готов был поверить, что вижу саму супругу дьявола.

— Ну и ноги у нее, наповал бьют! — заметил дядя Фрэнк, потянувшись за своей диетической кока-колой. — Этого у нее не отнимешь.

Устраиваясь у микрофона, она присела на высокий табурет рядом с большим белым фортепиано и с тихим, почти святым, выражением лица в последний раз оглядела публику. Потом кивнула аккомпаниатору, маленькому человечку в больших очках, и запела.

Первая песня у нее была нежной и печальной, песня об ушедшей любви. Когда она пела, то приложила руку к груди, а когда дошла до, как мне показалось, самого грустного места, закрыла глаза и покачала головой, этим напомнив мне о том, что доктор Уилкотт бросил ее ради профессионалки-теннисистки. Закончив, она бессильно уронила голову, и ее подбородок почти касался груди. Зал наполнился аплодисментами.