Селия Рис - Ведьмина кровь

Капитан разрешает нам оставаться наверху, когда погода хорошая и мы не мешаем матросам. Те говорят, что нам крупно повезло: некоторые капитаны заставляют пассажиров безвылазно сидеть на нижней палубе, словно рабов из Африки. Я испытываю благодарность каждый раз, когда мне удается сбежать из душного полумрака, где воняет испражнениями и рвотой вперемешку с едой, мокрой шерстью и немытыми телами. Я счастлива вырваться на воздух оттуда, где плачут дети, ссорятся взрослые, и все это под свист ветра и звуки волн, бьющихся о деревянные бока «Аннабеллы».

Итак, мы с Джонасом наблюдали за морскими свиньями, которые ныряли вдоль корпуса, но это еще не чудо: они сопровождают нас уже много дней и перестали казаться удивительными. Чудо появилось в небе, а не в море. Огромная птица лениво кружила над нами, едва шевеля крыльями, временами заслоняя солнце, возникая и исчезая как по волшебству. Я смотрела и смотрела, пока не заслезились глаза. Матросы таращились, разинув рот и показывая пальцем. Они сказали, что это птица южных морей, которая не водится в этих широтах. Джонас принялся их расспрашивать — он всегда хочет знать все обо всем. Матросы предположили, что птица сбилась с курса из-за сильной бури. Поскольку моряки ужасно суеверны и во всем ищут знамения, они теперь принялись спорить, добрый это знак или дурной. Однако когда Натаниэль Вейл достал охотничье ружье и выстрелил в южную птицу, чтобы полакомиться ее мясом, остальные всполошились, словно он выстрелил в самого капитана; матросы набросились на него, отобрали ружье и с ужасом уставились в небеса. Все сошлись в одном: причинить вред такой птице — это, безусловно, очень, очень плохой знак.

Птица вскоре показалась вновь, невредимая — Натаниэль промахнулся, — но, очертив в небе дугу, она улетела прочь от нас. Сверху упало перо — ослепительно белое, с черным кончиком, — зацепилось за снасти над моей головой, а затем заскользило дальше вниз.

Я схватила его, пока другие не успели опомниться. Из него получится отличное писчее перо, гораздо лучше того, которым я сейчас пользуюсь. Я уже почистила и заострила кончик.

И еще я нашла тихое место, где можно вести дневник: кладовка с запасными канатами и парусами. Здесь сухо, сюда не задувает ветер и не долетают брызги. И здесь можно побыть одной.

Ветер, пригнавший к нам птицу, теперь усилился и дует с юга, толкая «Аннабеллу» все дальше на север. С каждым днем воздух все холоднее. Пишу, завернувшись в покрывало. От дыхания образуется пар, ужасно мерзнут пальцы. Море темно-зеленого цвета и прозрачное, как стекло. Мимо дрейфуют льдины самых разных размеров, сверкая на солнце белым и синим. Бывают огромные, как острова. Матросы качают головами и говорят, что ветер и течение слишком сильно сбили нас с курса. Многие уверены, что это все из-за птицы, и наблюдают за плавучими архипелагами с дурным предчувствием.

Льдины меня завораживают, особенно когда лучи восхода или заката окрашивают их в розовый и медовый. Они вздымаются над водой, как великие скалы неведомой холодной страны, пронизанные темно-синими пещерами и ходами.

Красота льдин обманчива. Они тверды как камень, и основная их часть скрыта под водой. Некоторые запросто могут проломить дыру в корпусе корабля. Джонас, любитель приключений, знает об опасности: он уже видел подобное, когда плавал в государство Московское. Но лед его тоже восхищает.

Матросы каждый день измеряют глубину и выкрикивают проклятья в морозную тишь. Капитан бродит по палубе, нахмурившись и теребя бороду. Время от времени он отдает приказы, которые передают дальше крики и свисток боцмана. Корабль едва заметно скользит мимо ощерившихся ледяных скал. Вода стала иссиня-черной. Мы почти не движемся.

Льдин становится все больше, но они теперь меньше размером, и кораблю стало проще лавировать. По-прежнему становится все холоднее. На палубе скользко, на снастях морозный нарост. Стоит жутковатая тишина, ветра нет. Лед оттягивает паруса, которые безвольно болтаются в ожидании малейшего движения воздуха. Среди пассажиров пошли тревожные слухи, но капитан уверяет, что нет причин беспокоиться: судно всего лишь отклонилось от курса на север. Однако мне начинает казаться, что мы заплутали, как та птица в небе, и обречены вечно бороздить холодные темные воды, забыв надежду снова увидеть землю.

С тех пор как мы отбыли из Саутгемптона, прошло девять недель. Заплутавшую птицу прокормит море, а нас — нет. Запасы еды иссякают. Дождей давно не было, так что вода тоже подходит к концу и зацветает в бочках. Пассажиры волнуются, что, когда мы доплывем, уже не успеем построить дома перед американской зимой, которая может оказаться лютой.

Преподобный Корнуэлл все это записывает в свой журнал. Он давно не нуждается в моей помощи, но все равно требует, чтобы я ежедневно приходила с докладом о происходящем. Он редко выходит из своей каюты, все молится и размышляет, а когда я приношу новости, пытается толковать их как Божьи послания. Сегодня он говорил о том, почему мы отклонились от курса и заблудились во льдах. Мы провинились, погрязли в грехе и навлекли на себя гнев Господа. Либо же среди нас отродье Сатаны, богомерзкая тварь, которая хочет всех погубить.

Он замолчал и посмотрел на меня своими бесцветными глазами.

— Ты как считаешь, Мэри? Может такое быть?

Сердце мое замерло.

— Мне кажется… — я судорожно подбирала слова и старалась, чтобы голос не дрожал, — ведьма бы понимала, что, если мы перевернемся на льдине, она погибнет, как и все.

— Окстись! — Он сплюнул, обнажая желтые зубы. — Им только того и надо, чтобы мы так думали. Но я-то знаю: ведьмы не тонут! Остальные погибнут, а она уплывет. Дьявол за ними присматривает. А потом… — Преподобный вновь посмотрел на меня. — С чего ты взяла, что речь о женщине? Может, на борту колдун!.. Как бы то ни было, я намерен молиться, чтобы этот человек себя обнаружил. А тем временем объявлю, что надлежит провести день в посте и молитве о спасении. Необходимо заслужить Господне помилование.

Я поклонилась и ушла.

Поститься будет легко: все равно зеленоватое мясо из бочек воняет, овсянка покрылась плесенью и не загустевает, горох не разваривается, сколько ни замачивай, а черствые сухари испещрены жучками.

После поста и молитвы преподобный Корнуэлл собирался читать проповедь на верхней палубе, а затем возглавить всеобщее бдение — и продолжать его до тех пор, пока напасти не отступят. Капитан согласился на проповедь, но сказал, что пассажиры могут морить себя голодом, если им так хочется, однако бдения на борту он не разрешит, потому что это будет мешать матросам. Его отказ вызвал бурное возмущение. Страхи и суеверия, которые до сих пор подавлялись, теперь одержали верх даже над некоторыми людьми капитана.