Евгений Левандовский - Огнем опаленные

— Ты что сейчас делаешь?

— Корпуса приборов.

— Покажи чертежи.

Виктор достал из тумбочки и повесил на кронштейн перед станком чертеж корпуса.

— И я делаю этот же корпус, — едва взглянув на чертеж, заявил Михаил. — Сколько у тебя корпусов в сменном задании?

— Пятьдесят.

— А сколько делаешь?

— Шестьдесят.

— А я — семьдесят пять.

Он немного помолчал, обдумывая что-то.

— Что, если две нормы дать? — вновь заговорил Михаил. — Как думаешь?

— Две не вытянуть. Даже если без обеда работать.

— Не надо без обеда. Давай по полторы смены. А? И не меньше чем по сто корпусов на каждого? Пока не дадим по две нормы, из цеха не уходить!

— Согласен.

— Тогда ты работай, а я пошел в бюро комсомола и к начальнику цеха. Берем обязательство — работать по двенадцать часов! Давать не менее двух норм каждый. Идет?

К вечеру над главным пролетом цеха появился плакат с надписью:

«Коллектив цеха, поддерживая инициативу комсомольцев Кузнецова и Лесина, берет на себя обязательства:

— работать по полторы смены (12 часов) в сутки;

— обеспечить выполнение плана не менее чем на 200 %.

Товарищи! Дадим фронту больше приборов!»

Прошло два месяца. Радио каждый день приносило нерадостные вести: «После упорных боев наши войска оставили…» Эти слова тяжестью ложились на сердце. Люди ходили хмурые, неразговорчивые. Все рвались на фронт. Каждый день кого-нибудь провожали. В доме, где жил Виктор, тоже многие ушли на фронт.

Виктор спускался по лестнице. Навстречу кто-то шел.

— Виктор! Не узнаешь?

Только теперь Виктор разглядел свою соседку — Олю Николаеву. В ладно подогнанной гимнастерке, маленьких сапожках, в пилотке на стриженой голове — раньше у нее была пышная темная коса — трудно было узнать ту Ольку, которую всего несколько лет назад Виктор поддразнивал, любил дернуть за косу, а однажды даже подрался с ней.

— Оля! А где коса?

— Вот она. — И Оля развернула сверток, который держала в руке. В газете лежала длинная чудесная коса — предмет гордости Оли и зависти всех соседских девчонок.

— Не жалко?

— Очень жалко. Ты даже не представляешь, как жалко. — Голос Оли дрогнул. — Но что поделаешь — иначе не берут в армию.

— Ты куда попала?

— В зенитную артиллерию. Буду здесь, под Москвой. А у тебя как?

— Пока никак. Работаю.

— Я сегодня последний день. Хочешь, вечером пойдем в кино?

— Идем.

— А я не буду тебя смущать военной формой?

— Будешь, конечно. Мне уже сейчас неловко, что ты, девчонка, в форме, а я, парень, до сих пор в гражданском.

— Это дело поправимое — иди в военкомат, в райком комсомола, добивайся.

— Да уж пробовал. Черт меня дернул пойти работать на этот завод. Не берут.

Но дело было не только в заводе. Виктор уже ходил в военкомат и в райком комсомола. И везде получил отказ. В военкомате Виктор простоял несколько часов, а когда подошла его очередь и он наконец попал к военкому, тот спросил:

— Заявление, паспорт. Военная специальность?

— Военной специальности не имею, — пробормотал Виктор, — но вот удостоверение «Ворошиловского стрелка», справка, что я занимался боксом у Градополова.

— Тебе еще нет восемнадцати лет, — открыв паспорт, устало проговорил военком, — и ты работаешь на заводе. Нет. Справки твои мне не нужны. Мы не можем всех отправлять на фронт. На заводах тоже должен кто-то работать.

— Но в порядке исключения?

— В порядке исключения мы берем с заводов только тех, кто имеет военную специальность.

Ни с чем ушел Виктор и из райкома комсомола: «Ты работаешь на фронт. Мы не можем взять тебя даже на трудовой фронт. Иди и работай».

Виктор понимал важность и нужность той работы, которую выполнял на заводе, но примириться с тем, что его не берут на фронт, не мог.

Старшие товарищи, работавшие вместе с ним в цехе, уходили. На их место приходила совсем зеленая молодежь, женщины, девочки.

Ушел на фронт и Михаил. Теперь сменщиком Виктора была совсем еще девчушка Маша Зайцева. Ей было трудно управляться со станком, она едва дотягивалась до обрабатываемой детали.

Виктор пошел в столярный цех и сделал для Маши специальную подставку под ноги, чтобы удобнее было работать.

Маша только что окончила ремесленное училище, работа у нее не клеилась, и Виктору часто приходилось оставаться на вторую смену, помогать.

— Ты не спеши, — уговаривал он Машу, — скорость потом сама придет. Главное, не делай брака. Давай пока штук двадцать, тридцать корпусов. Я буду с тобой оставаться каждый день и помогать. Главное, старайся делать деталь точно по чертежу.

— Ну да… — тянула Маша, заливаясь слезами, — так ты и будешь за меня работать, а я только брак давать… Сам-то, наверное, скоро на фронт уйдешь. Я так и не научусь ничему…

Виктор теперь точно знал, что ему делать. Он уже учился в школе радистов. Ему сказали в военкомате, что радист — специальность дефицитная, и он часами сидел за телеграфным ключом, выстукивая точки и тире.

Фронт все ближе подходил к Москве. Город преобразился до неузнаваемости. Камуфляжные рисунки прямо на асфальте площадей, укрытые мешками с песком витрины магазинов, противотанковые ежи и баррикады на главных магистралях у въезда в город, заклеенные крест-накрест окна квартир. К вечеру Москва погружалась в темноту, в небо поднимались аэростаты воздушного заграждения, на бульварах и площадях, на больших домах снимались чехлы с пулеметных и артиллерийских зенитных установок. Город бомбили почти каждый вечер. Ровно в десять часов вечера, словно по расписанию, прилетали немецкие самолеты, кидали фугасы, посыпали крыши жилых домов зажигательными бомбами.

Вот и сегодня. Виктор задержался после смены — помогая своей маленькой сменщице выполнить норму, и вдруг в цехе заговорили динамики: «Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!» Противно завыла сирена. Выключив станок и схватив висевший у тумбочки противогаз, Виктор вместе с другими дружинниками побежал на чердак.

Взбегая наверх, он услышал за собой чье-то прерывистое дыхание. Оглянулся — Маша.

— А ты куда?

— И я с вами на крышу.

— Нечего тебе там делать. А ну, бегом обратно.

— Но я же без вас всегда…

— Кому сказал, назад! Быстро!

Обиженная девушка, опустив голову, послушно пошла обратно. А Виктор полез на крышу. Он нечасто задерживался так поздно на заводе и не знал, что его сменщица, эта маленькая девушка, вот уже который день во время тревог выходила вместе со всеми дежурить на крышу, что у нее на счету две погашенные зажигалки.

Небо над Москвой было рассвечено яркими лучами прожекторов, вспышками разрывов зенитных снарядов. Прожектора метались по небу, разыскивая прорвавшиеся самолеты. В луче прожектора что-то серебристо блеснуло, и туда сразу же метнулся луч другого прожектора. И уже в перекрестии двух лучей ясно виден самолет, по которому с ожесточением начали бить зенитки. Вспышка — и, оставляя за собой огненный след, самолет стал падать.