Евгений Левандовский - Огнем опаленные

Все бросились ему навстречу. Девочку забрали у отца и положили на землю. Ребята впервые так близко увидели смерть. Они не могли понять, что же случилось с их подругой. С застывшим лицом стоял рядом отец. По его щекам медленно текли слезы.

И вдруг чей-то возглас:

— Школа горит! Госпиталь! Раненые горят!

Все повернулись к городу… Школа пылала. Из окон вырывались языки пламени, клубы дыма. Город совсем рядом, и отсюда все хорошо было видно. По улице ползли танки с черными крестами, перебегали люди в угловатых касках и форме мышиного цвета. Слышались крики раненых, задыхавшихся в огне. А вокруг школы стояли немецкие солдаты и расстреливали тех, кто пытался выбраться в окно из горящего здания…

Отец погибшей девочки какую-то минуту еще не понимающим, затуманенным слезами взглядом смотрел на горящую школу, потом вдруг выскочил из леса и побежал через поле.

— Куда вы, — кричали ему, — вернитесь!

Но солдат спешил на помощь раненым. Он бежал до тех пор, пока черное облако взрыва не заставило его навсегда лечь у самого города.

— Она плачет.

— Кто?

— Анна Ивановна.

— Почему?

— Я не знаю. С тех пор как вернулась из Волоколамска, так и плачет. Стоит только отвернуться, чтобы никто не видел, она уже плачет.

— А ты спрашивала почему?

— Так она и скажет! Молчит! Говорит, что я выдумываю, что это мне все кажется.

Анна Ивановна перечитывала письмо от мужа, из госпиталя:

«Дорогая Нюра! Я сейчас поправляюсь, скоро опять поеду на фронт. Меня ранило, и вот уже месяц лежу в госпитале. Теперь все хорошо, а сначала было тяжело, писать не мог. Ты не беспокойся, ранение нестрашное. Очень волнуюсь, как ты там одна с ребятишками. Наверное, очень трудно? С кем они остаются, когда ты уходишь на работу? Что слышно о маме и всех наших? Удалось ли им уйти? Или остались? Ты мне подробно напиши.

Прости за корявое и короткое письмо, мне пока еще немного трудно писать — болит рука.

Посылаю тебе вырезку из нашей дивизионной газеты — сохрани ее на память. Это мне наши ребята прислали сюда в госпиталь.

Целую вас всех, ваш Иван».

И тут же, вложенная в солдатский треугольник, лежала маленькая заметка из газеты:

«Пулеметчик Иван Шаров

В бою за населенный пункт отличился пулеметный расчет, которым командует Иван Шаров. Отделению бойцов удалось прорваться на окраину населенного пункта и занять круговую оборону. Предпринимая атаку за атакой, фашисты пытались выбить смельчаков из населенного пункта. Но бойцы стойко отражали атаки. Особенно умело действовал пулеметный расчет Шарова. Подпуская противника на близкую дистанцию, он короткими очередями метко разил фашистские цепи, уничтожив таким образом около полусотни вражеских солдат.

Дважды раненный, Иван Шаров не оставил огневого рубежа вплоть до подхода основных сил наступающего подразделения».

Анна Ивановна, уже зная наизусть весь текст письма и заметки, перечитывала их вновь и вновь.

— Баю, баю, баю, бай, ты скорее засыпай…

Худенькая, почти прозрачная девочка, которой можно было дать не больше восьми лет, забравшись с ногами на широкий диван, укачивала на руках годовалого Юрку, который никак не хотел засыпать и громко, охрипшим и злым басом кричал на всю комнату, стараясь высвободить крепко спеленутые руки.

— Да спи же ты! — сквозь слезы кричала ему девочка. — Ну спи, пожалуйста. Замучили вы меня совсем.

Рядом с ней сидел другой ее брат — Шурка. Он только что разбил тарелку, сбросив ее с дивана, и теперь, довольный отлично выполненной работой, сосредоточенно ковырял в носу. Он знал, что, пока Юрка не заснет, Рая, его старшая сестра, ничего не сможет ему сделать, а поэтому, наморщив лоб и не вынимая из носа пальца, воровато оглядывался — что бы еще предпринять. Внимание его привлекла скатерть, свисающая со стола, и на ней ваза. Он быстро оглянулся на Раю и, убедившись, что она не замечает его, потянул за конец скатерти.

Ваза, легонько покачиваясь, поплыла к краю стола. Шурке было очень интересно смотреть, как она медленно ползла, раскачиваясь, словно пароход. Он мысленно пустил из верхнего края вазы — «трубы парохода» — дым, взобрался на «капитанский мостик»: «Право на борт… Лево на борт… Полный вперед!» Ваза рванулась, но вдруг, споткнувшись, с грохотом полетела на пол — бах!

Рая, бросив на диван так и не успокоившегося Юрку, поймала незадачливого и перепуганного «капитана» за короткую рубашонку и, невзирая на его высокое «капитанское» звание, звонко нашлепала.

— Что же ты, негодник, делаешь! — кричала она. — Ты всю посуду перебил. Что скажет мама? — И, схватив Шурку в охапку, заплакала.

Громким басом кричал Юрка, благим матом орал Шурка, а Рая, обняв братьев и уткнувшись в диванную подушку, громко рыдала.

Так и заснули все трое: обнявшись и вдоволь наплакавшись.

Уставшая после двенадцатичасовой дневной смены, накормив ребят и уложив Юрку спать, Анна Ивановна тоже прикорнула возле него. Рая пошла с Шуркой погулять. Анна Ивановна совсем было уже задремала, когда раздался стук в дверь.

— Кто там? — встрепенулась она.

— Открой, Нюра, это я, — раздался за дверью голос матери.

…На мать было страшно смотреть. Грязная, оборванная, с опаленными волосами. Лицо перепачкано чем-то черным — то ли сажа, то ли мазут.

А глаза, раньше такие веселые, с задорной искоркой, смотрели теперь безжизненно. Аня не видела мать около полугода — на Новый год мать приезжала к ним. За эти несколько месяцев она стала старухой с потухшими глазами и трясущейся головой.

— Что же это творится? Всю нашу землю разорили. Жгут деревни, бомбят, расстреливают из пулеметов женщин и детей. — Она говорила как-то особенно медленно, спокойно. — Еле добралась до тебя. Кругом беженцы…

— Что с нашими? Живы? — Анна Ивановна с тревогой глянула на мать.

— Наши… — Мать судорожно вздохнула, глаза подернулись влажным блеском. — Мужики все на фронт ушли… — Она опять замолкла, словно бы набираясь сил. — А дочери… Надежда и Зоя… — Она говорила с перерывами, точно ей не хватало воздуха. — Сестры твои… с детьми… внучатами моими… все… — из ее широко раскрытых глаз по исхудавшим щекам вдруг поползли две крупные слезы, — все погибли…

— А… — Анна Ивановна запнулась. Она теперь уже боялась и спрашивать. — А тетя со своими?

— Не знаю. Не смогла зайти. Там уже немец был, когда я проходила. А этих… Этих на моих глазах…

Прижавшись к матери, испуганно слушала Аня ее рассказ.

Отрешенный взгляд матери, это спокойствие, с которым она говорила о таких страшных вещах, пугали Аню. «Что же довелось пережить ей за эти дни?»

— А где Иван? — Голос матери оторвал ее от мыслей.

— На фронте. Вот уже четвертый месяц на фронте.