Ибрагим Рахим - Судьба

— Где?

— Вот тут.

— Когда?

— В тринадцатом веке.

— Он и тут побывал? Смотри? Ну и что же?

— То же, что и везде. Бухара лежала в развалинах. «Все, что сотворили здесь человеческие руки, снести!» — приказал Чингиз. А эту башню даже он пожалел. Посмотрел и сказал: «Этого человеческие руки сделать не могли». И она осталась стоять.

Бардаш не заметил, что их окружили какие-то другие люди, гости Бухары, а за ними уже толпились неизменные мальчишки — и все слушали. Да, башня осталась среди города, разоренного дотла… И лихорадку многих землетрясений она перенесла, не дрогнув, не покосившись, не дав трещины… Фонарь ее часто и взаправду становился фонарем, когда там разжигали костры, чтобы путники не заблудились в песчаных бурях или среди ночи. Башня служила маяком для дальних караванов, ходивших без компаса… А потом эмир бросал оттуда узников…

— Неужели? Какая жестокость!

— Противники уничтожались целыми родами…

Она была башней жизни и башней смерти. Бессмертный памятник…

— Действительно, аллах уберег ее! — пошутил кто-то из незнакомых.

— Не аллах, — возразил Бардаш. — Мастер, который заложил фундамент на глубину тринадцати метров, закончил работу и сбежал… на два года, чтобы дать затвердеть основе… Ведь его торопили…

— Начальство всегда торопит!

— А мастера знают свое дело.

— А ганч, по-нашему алебастр, что ли, замешивали на верблюжьем молоке…

— Дяденька! Расскажите еще что-нибудь! — попросил ушастый мальчишка, когда Бардаш замолчал.

— А больше я ничего не знаю! — улыбнулся Бардаш.

Ягана, конечно, уже дома. Может быть, сидит и плачет. А он даже не постарался оставить записки. Вот чучело!

У тяжелой и мрачноватой стены напротив с такими же тяжелыми и темными деревянными воротами висел зеленый флаг. Коля Мигунов пошел туда, прочитал табличку у ворот и крикнул, удивленный:

— Братцы! Тут духовное училище мусульман… Семинария!

— Действует? — спросил Курашевич.

— Как видите…

— И, значит, молодежь завлекается?

— Бывает.

— Чудеса!

Ворота приоткрылись и выпустили в узкую щель старика, белого с ног до головы, даже борода у него была такая же белая, как чалма и халат. Ну, снежный дед с умными проворными глазами. Щупленький, юркий, он, как все старички небольшой комплекции, быстро зашагал по площади, не зашагал, а молодцевато, вприпрыжечку, покатился, ни на кого не обращая внимания. Возле Бардаша он вдруг приостановился, приложил руку к сердцу, отвесил легкий поклон.

— Здравствуйте, Халим-ишан, — ответил Бардаш.

— Знакомый? — еще более удивленно спросил Коля Мигунов.

— Я же говорил, у него вся Бухара — знакомые! — засмеялся Анисимов.

— Это Халим-ишан… Профессор медресе…

— Дела-а! — пропел Курашевич вслед старичку.

— Слушай, Бардаш, покажи нам еще Арк, ту самую крепость, где жил эмир. У него там и гарем был и тюрьма. Я в Бухаре первый раз, но читал, у Айни, кажется, а? Во как жили! Все рядышком. Вверху — музыка, внизу — пытки…

— Дворцы всегда стояли над тюрьмами…

С высоты крепостного холма город открывался во все концы, очень пестрый, глинистый, каменный, голый и зеленый.

— А это что за минарет? — спросил Анисимов, показывая на дымящуюся трубу.

— Это электроцентраль… Вот подведем газ, и она перестанет дымить…

Впереди, перед легкими колоннами мечети Боло, в которую ходила только знать, громоздился каменный бак водонапорной вышки.

— Вполне грубо и зримо, — заметил Коля.

— И уродливо, — прибавил Курашевич.

— Некогда было думать об эстетике… — сказал в защиту родного города Бардаш. — Вода… Когда хочешь пить, из лужи напьешься… А Бухара не просто хотела пить… Она умирала от жажды.

Это был памятник практичности, наступившей на вдохновение и поэзию веков.

Незаметно подобрался вечер, и на углах улиц зашуршали, зашелестели фонтаны… Приподнятые на каменных подставках до высоты человеческого плеча, они разбрызгивали свои маленькие освежающие дожди. Газопроводчики намочили платки и вытерли лица.

— Раньше воду добывали легко… — сказал Бардаш. — Вызывали святого, он стукал посохом по земле, как Иов, и навстречу вырывался родник… А теперь святых нет, и приходится ставить водонапорные башни… А в пустыню поведут для газовиков водопровод из Аму-Дарьи…

— Нас уже не будет! — засмеялся Курашевич, проводя мокрым платком по лбу. — Всегда хорошо после нас…

У Ляби-хауза пахло акацией и еще чем-то зеленым. Слетевшие с деревьев соцветия лежали вокруг стволов тенями. По улице добрым драконом ползла поливальная машина, расправляя белые усы и окатывая водой цветы, скамейки, ноги прохожих… Никто не возражал… Все, кажется, даже были рады. Дети, глазастые, как лягушата, бежали за ней, чтобы искупаться в струе… Вода студила землю.

Ради воскресенья по чайхане бродил директор в белых штанах такой ширины, что нельзя было сомневаться в достоинствах его натуры. Наверно, она была не менее широкой.

— О, Бардаш Дадашевич! Дорогие гости! Проходите, садитесь, пожалуйста… — Глаза его забегали, отыскивая свободное место.

Бардаш сказал ему, что за люди пришли.

— Газ! — радостно воскликнул директор. — Давно ждем! Замучились с самоварами.

Ребята стянули туфли, запыленные и горячие, как автомобильные скаты.

— Хорошенький денек! — сказал довольный Коля Мигунов.

— Бардаш, — тихо спросил Анисимов, — что-то тебе неймется? Вы поссорились?

Бардаш смотрел на воду Ляби-хауза, засыпанную тутовником, и вспоминал утро. Теперь он перевел глаза на аистов…

— Что ты, что ты, Иван!

У самой чайханы остановилось такси с зеленым глазком.

— Я сейчас вернусь, — сказал Бардаш и побежал к машине.

Женщины — все же они невозможные созданья! Ну а что касается Яганы… Что касается Яганы, разве он не сам научил ее быть такой? Разве он не сердился, когда она обходилась без собственного мнения? «Что это за человек без собственного мнения!» — кричал он ей.

Такси подкатило к дому. Бардаш толкнул калитку, вбежал на порог, ударился плечом о дверь. Дверь была закрыта. Он долго не мог найти ключа в карманах. Нет, ее не было дома… На спинках стульев висели пиджаки Курашевича, Мигунова и Вани… На столе следы их дневного пиршества… А у двери, на полу, валялось кинутое в щель письмо. Бардаш быстро наклонился к конверту… Может быть, от нее? Еще новости — будем переписываться…

Нет, это было не от Яганы. Из Каркана, из дома ребенка. Обратный адрес заставил Бардаша открыть письмо… Ягане сообщали, что если она серьезно решила усыновить ребенка, то может приехать и посмотреть младенцев, и перечислялись нужные справки… Целая груда справок… Милая Ягана! Милая Ягана! Почему же вы не сказали об этом? Боялись меня обидеть, хотели сначала все узнать?..