Ибрагим Рахим - Судьба

— Это не рай, — подтвердил Надиров. — Я с тобой согласен.

Они остановились где-то на промежуточной высоте. Буровая привычно полязгивала и скрипела. Вышка — она всегда живая, если идет работа…

— Начнешь борьбу за звание бригады коммунистического труда! — крикнул Надиров.

— Хм!

— Что?

— С ребятами поговорить бы…

— А ты думаешь, кто-нибудь будет против?

— Нет… Но… Хорошо, если бы они сами зажглись…

— Сама и спичка не зажигается.

— Я не о том…

— Напиши плакат. Я материю привез.

Солнце еще не поднялось в зенит, и тень не пряталась под вагончик, а лежала сбоку от него, хотя подбиралась все ближе. Там, в тени, на собственном чемоданчике, кинутом в песок, сидел высоколобый парень с блестящей черной шевелюрой и курил, скучая. Он поднял ждущие тоскливые глаза на Надирова — вставать ему не хотелось.

— Да! — вспомнил о нем Надиров. — Вот тебе еще один герой. Между прочим… Между нами… — Он помедлил, не зная, стоит ли говорить это. — Племянник Хазратова, — добавил он тише, — ну, того, из обкома партии… Смотри… Дядя просил приобщить его к жизни. Я обещал.

Шахаб покосился на новенького и пожал плечами:

— Майли…

Это почти «ладно», но все же меньше, чем «ладно», капельку добродушней и капельку безразличней.

— Ягана Ярашевна! — крикнул в окошко вагона Надиров. — Я поехал.

Он твердо знал, что если начальство задержится на вышке больше положенного, то дело утонет в мелочах. А сейчас оно только и получало долгожданный размах.

Напрасно подумали начальники, что новичок скучал.

Все было интересно — и то, какое высокое сооружение буровая, недаром называется вышка, и то, что за ней стояли дизели, большие, как паровозы, и как у железнодорожной станции громоздились рядом баки с водой; он хотел напиться там, но долговязый казах в лисьей шапке крикнул: «Техническая!», а питьевая оказалась в бетонном с крышкой цилиндре, который, наверное, перевозили вместе с собой и зарывали в песок, и этот вагончик… Из него все время раздавались негромкие голоса Яганы Дадашевой и русского, тоже ехавшего с ними ночью из Бухары.

Все было интересно новенькому… Ночью русский благодушно спал в машине, а он слушал рассказы Надирова, И на душе его становилось тревожно и сладко, и даже казалось, что Надиров рассказывает с таким упоением о песках, о Чапаеве, о своем отце, об эмире, которого он видел живым, только для него, потому что и Дадашева плохо слушала, думала о чем-то своем.

Возле вагончика стояло два «газика», один присоединился к ним в Газабаде. Теперь он увез Надирова, а другой остался. Новенький хотел было попроситься на шоферскую работу, за руль, потому что он умел это, но Надиров уже уехал… Сидеть было неудобно, он бросил в песок окурок и поднялся.

— А ружья опять не привез! — сказал Шахаб, посмотрев туда, где пылил «газик».

— Зачем? — спросил новенький, чтобы не молчать.

— Волков гонять.

— Тут есть волки?

— А как же! Где есть овцы, там есть и волки… Ты овец видел?

— Мы ночью ехали…

— А, черт возьми! — непонятно почему выругался буровой мастер.

Он держал в руках тоненькую трубку красной материи.

— Лозунги писать умеешь?

— Нет.

Шахаб пошел к вагончику. Парень снова сел и, вытряхнув из разорванной пачки последнюю сигарету, сломал ее пополам. Шахаб вдруг остановился, спросил сердито:

— Надеюсь, ты сюда не курить пожаловал?

Парень бросил свою только что зажженную папиросу в песок, придавил ногой и опять поднялся.

— Возьми лом, отнеси вон тому, в лисьей шапке, он тебе покажет, что делать… Эй!

Шахаб не успел предупредить новенького, как тот уже схватил голыми руками лом, валявшийся в песке неподалеку, и тут же уронил его и, тиская руки в кулаки, зажал их между ногами и пошел раскачиваться и кусать губы. На лбу его тотчас выступили крупные виноградины пота.

— Дурак! — закричал Шахаб. — Кто же так хватает? Перчатки.

Рядом с ломом в песке валялись брезентовые перчатки, серо-желтые, без привычки не заметишь.

— Покажи!

Парень протянул руки, пытаясь согнать гримасу боли с лица. На красных ладонях вздулись белые волдыри.

— Рая! — крикнул в сторону вагончика Шахаб. — Пациент!

К вагончику вела довольно высокая лестница, и на ее верхней ступеньке появилась ладная девушка в выгоревших джинсах. Она держалась за косяки двери руками, а сама наклонилась вперед, выглядывая из вагончика. Без того узкие глаза сощурились в две полосочки: чего она видела?

— Заклей! — скомандовал Шахаб. — Наработался!

И пошел в вагончик.

Рая тоже исчезла там, а потом сбежала по лестнице в своих трепаных джинсах, мужской рубашке в крупную клетку с засученными до острых локтей рукавами и белой косыночке на голове. Ноги у нее были в мягких синих кедах и протопали по ступенькам бесшумно. Теперь новичок разглядел ее всю.

Он смущенно держал на весу перед ней свои обожженные руки, а она принялась нашлепывать на волдыри бактерицидную бумагу и бинтовать.

— Что же ты, чудилка, — сказала она как маленькому. — Это тебе не на дутаре играть.

— Откуда вы знаете, что я играю на дутаре?

— Руки-то…

— Между прочим, я на заводе работал, — обиделся парень.

— Не молотобойцем, — уверенно засмеялась Рая.

Да, конечно, он сидел в клетушке учетчика цеха, но у него были свои удары. А ну их всех. Удивительно легко люди смеются друг над другом…

— Как тебя зовут?

— Хиёл.

— А меня Рая.

— Слышал. Вы кто, санитарка?

— Нет. Ну, до свадьбы заживет… Хочешь есть?

— Вы — повар?

— Лаборантка.

— Где же ваша лаборатория?

— Успеешь, покажу.

Хиёл смотрел наверх. Там парень, пользуясь отсутствием начальства, свесился с мостика, как обезьяна, встав на нижний прут обрешетки, и орудовал руками, как фокусник. Он легко подводил к себе концы послушных труб и также легко отталкивал их от себя, горланя во все горло что-то бессмысленное, просто озорное:

— Ла-ля-ля!.. Ла-ля-ля!..

Хиёлу было знакомо это чувство. Один раз, в детстве, он мчался так на лошади верхом, настегивая нагайкой, он пронесся через весь Бахмал, оставил за собой дома, зажатые деревьями, перемахнул через арык, едва удержавшись за гриву, и опять пошел стегать и лететь… Разгоряченный молодой конь не мог остановиться. Им обоим нравилось мчаться… Воздух превращался в ветер, а ветер — в песню… Вперед, вперед! Не было края земли, не было скачки, не было скорости, был полет без предела и без остановки… Когда он, наконец, впился в поводья так, что резало руки, остановил скакуна, и ветер, и песню, изумленные люди стали стаскивать его и бранить, а он смеялся.

Вот так и парень пел там, на вышке…

— Куддуска! — завопила Рая. — Куддуска, шайтан!

Она схватилась за голову, зажала уши и повторяла без конца его имя, не слыша больше ни его «ла-ля-ля», ничего другого, словно так ей было легче кричать самой.