Ибрагим Рахим - Судьба

Да будет вам известно, что от Навои до Кызылкумов рукой подать. Навои стоит на пороге пустыни. Между ними лежит Бухара. И Куддус, не останавливаясь, миновал Бухару. Он прошел сквозь город не как паломники, искавшие утехи в этой цитадели ислама, а как целеустремленный, практический человек двадцатого века, верующий в свои собственные руки и успевший заметить, что под небом этого города имеются в продаже мотоциклы обеих марок и цена их… Но не будем говорить о цене, Куддуса она не смутила, а мы ведь не собираемся покупать мотоцикла.

Впрочем, уже и он не собирается. Он копит деньги на «москвича». Что ему мотоцикл, два колеса, девушка сзади, как багаж, когда он собственными глазами видел, как один щупленький ишан, отмирающее существо с реденькой и седенькой бороденкой, раскатывает на собственном «москвиче», а он, молодой человек, надежда будущего, комсомолец… Нет, это было решено твердо: четыре колеса, и девушка рядом.

О человеческая неудовлетворенность! Ты начал свои шаги по земле пешком, человек, а скоро тебе мало будет Вселенной. Ишан тоже был грешен, велосипед его даже не тревожил, мотоцикл ему не грезился, он начал сразу с того, на чем Куддус пока остановился. Так что времени предстояло решить вопрос: кто кого.

Как видим, биография Куддуса уже имела свою историю. Так всегда бывает, когда жизнь набита событиями, как кошелек монетами. Но монеты можно высыпать и растратить, а события — они остаются с тобой. Какие события, такая и жизнь… Богатство богатству рознь. Когда ты идешь навстречу жизни, и жизнь идет быстрее, быстрей образуется прошлое и заманчивей становится будущее. Время без событий — что год, что десять лет — один пустой день. Но Куддусу скучать не приходилось. Назревали новые события на вышке, где он был выше всех…

Ягана села под фанерным козырьком «лаборатории». Здесь обычно Рая колдовала над раствором, ревниво замеряя его вязкость и удельный вес, потому что глинистый раствор — это кровь буровой. Вместе с трубами он подается под землю, чтобы забить все щели и не дать вырваться ни газу, ни нефти, ни даже воде без команды человека и не по указанному им пути. Хочешь вырваться — вырывайся по трубам. Уходят в невидимую глубь недр трубы, циркулирует раствор из особых, издалека привозимых сортов глины, он то как клей, то как вода, то как резина, в зависимости от пластов, проходимых долотами, их твердости и температуры… Вот так… Рая и следит, чтобы раствор все время был таким, какой нужно… Это очень важно, иначе — авария!

Место замерщицы — это также и клуб. Тут можно обсудить все — от международного положения до поведения начальства, можно всласть покурить и попить чайку. Такое уж это место, особенно когда им заведует Рая.

Они обговорили предстоящую работу, поругали монтажников, после которых приходится заделывать «хвосты», но, как водится, настоящий разговор начался, когда уехало начальство.

Сбив на затылок лисью шапку, защищающую его от жары, и открыв свое угловатое лицо, казах Пулат, помощник бурильщика, восхищенно сказал:

— Это да!

— Что? — спросила Рая.

— Женщина! — сказал Пулат о Ягане. — Кино может сниматься. Детей может учить. Не хочет! Давай ей пустыня! Хо-хо!

— Она ученая, — с завистью обронила Рая.

Бурильщик Абдуллаев устало заметил:

— Если бы ты учился, Пулат, сидел бы дома, в своем колхозе, и уже был бы председателем. А ты ленивый, учиться не хочешь. Учись!

— Зачем учись? — засмеялся Пулат. — Учись не надо. Надо много водка пить. В Нашем колхозе председатель самый неграмотный.

— А где же грамотные? — спросил Абдуллаев.

— Грамотные все уехали.

— За что же его выбрали председателем?

— Друзья много, водка пьет. Все в порядке.

— Это не порядок, — возразил Абдуллаев.

— Не порядок, — согласился Пулат.

Все знали, что он скучал о колхозе, каждый раз, когда не клеилось дело или им были недовольны, грозился сбежать домой, он любил землю и как-то, отпросившись в больницу, привез из культурной зоны ящик земли и теперь выращивал зеленый лук к радости Раи, которая заправляла им еду.

Они заспорили о делах колхозных. Абдуллаев, рабочий человек, говорил, что там не хватает дисциплины, а машин много, и поэтому должен быть рабочий порядок, тогда и техника много даст, а Куддус в разговоре не участвовал, он только посматривал на Раю, и Рая чувствовала это, смущалась и все время поправляла косынку.

Шахаб же думал, что у него побывали два крупных начальника — один оставил складной метр, а другой — кусок красной материи, и, докурив, сказал:

— Абдуллаев прав, друзья. Техника может дать больше, чем дает, а это зависит от того, как ее использовать. Не только в колхозе. У нас тоже. Начнем борьбу за звание бригады комтруда?

— Начать давно пора, — сразу согласилась Рая. — Может, хоть ругаться перестанете. То люди как люди, а то запустят… хуже чем пещерные жители.

— Откуда ты знаешь, как ругались пещерные жители? — вдруг спросил Куддус.

— Ладно! — махнул на него Абдуллаев, человек серьезный, отец троих детей, читавший по вечерам при аккумуляторной лампочке техническую литературу. — Помолчи.

— Ты тоже слова пускаешь, «инженер»! — ехидничал Куддус.

— Так речь о всех и идет. — Абдуллаев оправил черные усы. — Как я понимаю, на вышке ругань бывает, потому что громкая техника. Тихо говоришь — не слышно.

— Ругаешься — не слышно, — возразил Пулат. — Тихо говоришь — всегда слышно. Ругаться очень легко. Не ругаться очень трудно. Ругаться все могут…

— Ладно, замолчи, философ, — опять перебил Абдуллаев. — Понято и принято.

— Значит, начали? — обрадовалась Рая.

— И легче будет за Куддуской смотреть, — подмигнул ей Пулат.

— Интересно, — с усмешкой сказал Куддус. — Чего это за мной надо смотреть?

— Все за одного, один за всех, — внушительно изрек Абдуллаев.

— Это как? — спросил Пулат, который не всегда понимал все сразу.

— А так! — смешливо сказал Куддус. — Один за всех будет ездить в кино по воскресеньям.

— Слыхали! — возмутилась Рая, а буровики засмеялись. — Пустомеля!

— Не смейтесь! — остановил их Куддус. — Я знаю, что мелю. С работой мы справимся, а как с культурой? Бобомирза сегодня молился…

— Я? — удивился самый старый из них, низкорослый, но очень крепкий человек с лицом так густо изрезанным морщинами, что казалось, оно все состояло из одних морщин и все время смеялось. Это был дизелист Бобомирза. Просто трудно было придумать из-за этих морщин лицо веселее, чем у него. И сейчас оно лучилось смехом. — Я молился? Что ты, Куддус! Я делал гимнастику!

— Пять раз в день — намаз, мировая гимнастика! — засмеялся Куддус.

— А ты не смейся, — Абдуллаев дал ему подзатыльник.

— Я о чем говорю? Развлечений у Бобомирзы никаких. Водки он не пьет.