Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [litres]

Однажды он зарегистрировался как «Генри У. Лонгфелло».

– Меня не проведешь, – сказал портье с жесткой недоверчивой усмешкой. – Это фамилия писателя.

Его томила беспредельная, странная жажда жизни. Ночью он прислушивался к миллионоголосому завыванию маленьких ночных существ, к огромной задумчивой симфонии мрака, к звону далеких церковных колоколов. И его мысленный взгляд все ширился и разбегался кругами, вбирая в себя залитые луной луга, грезящие леса, могучие реки, катящие свои воды во мраке, и десять тысяч спящих городов. Он верил в бесконечно богатое разнообразие городов и улиц; он верил, что в любом из миллионов жалких домишек таится странная погребенная жизнь, тончайшая сокрушенная романтика, что-то темное и неведомое. Когда проходишь мимо дома, думал он, то именно в этот миг там внутри, быть может, кто-то испускает последний вздох, быть может, любовники лежат, сплетаясь в жарком объятии, быть может, там совершается убийство.

Он испытывал жесточайшее разочарование, словно его не допускали на пышное пиршество жизни. И вопреки благоразумию, он решал пренебречь требованиями обычаев и заглянуть внутрь. Подгоняемый этой жаждой, он внезапно мчался прочь из Пулпит-Хилла и, когда сгущались сумерки, рыскал по тихим улицам окрестных городков. Наконец, отбрасывая путы сдержанности, он быстро поднимался на какое-нибудь крыльцо и звонил. Затем, кто бы ни выходил к нему, он прислонялся к стене и, схватившись рукой за горло, говорил:

– Воды! Ради бога, воды! Мне плохо!

Иногда это были женщины, соблазнительные и улыбающиеся, – они догадывались об уловке, но не хотели его прогонять; иногда это были женщины, способные к состраданию и нежности. Тогда, выпив воду, он мужественно и виновато улыбался удивленным сочувственным лицам и бормотал:

– Извините меня. Это случилось неожиданно… обычный приступ. Не к кому было обратиться. У вас горел свет.

Тогда они спрашивали его, где его друзья.

– Друзья! – Он дико и мрачно оглядывался по сторонам. Затем с горьким смехом он говорил: – Друзья! У меня их нет! Я здесь чужой.

Тогда они спрашивали, чем он занимается.

– Я плотник [222] Я плотник – согласно евангельской легенде, Христос был плотником. , – говорил он, странно улыбаясь.

Тогда они спрашивали, откуда он приехал.

– Издалека. Очень издалека, – говорил он многозначительно. – Вы не знаете этого места.

Затем он вставал и оглядывался с величием и состраданием.

– Теперь я должен идти, – таинственно говорил он. – Мне предстоит еще долгий путь. Да благословит вас бог! Я вам чужой, а вы приютили меня. Сын человеческий встречал не столь радушный прием.

Иногда он звонил в дверь и робко спрашивал:

– Это дом номер двадцать шесть? Меня зовут Томас Чаттертон [223] Меня зовут Томас Чаттертон – Томас Чаттертон (1752–1770), молодой очень одаренный английский поэт. Сын могильщика, Чаттертон научился читать по старинным церковным рукописям. Писать он начал в двенадцать лет, подделываясь под средневековый стиль и приписывая свои произведения священнику, якобы жившему в XV веке. Не сумев найти литературного заработка в Лондоне и крайне нуждаясь, Чаттертон в семнадцать лет покончил с собой. Английские поэты-романтики высоко ценили Чаттертона. У Вордсворта, Колриджа, Китса и др. есть стихотворения, посвященные Чаттертону. Митридат (132–63 гг. до н. э.) – понтийский царь, крупный полководец. Артаксеркс II (404–359 гг. до н. э.) – персидский царь, победивший при Кунаксе (401 гг. до н. э.) войска своего восставшего брата Кира, на службе у которого находился десятитысячный греческий отряд. Эдуард Черный Принц (1330–1376) – старший сын английского короля Эдуарда III, талантливый полководец, прославившийся победами над французами при Креси и Пуатье. Олимпийский Бык и Лебедь-соблазнитель. – Имеются в виду мифы о Зевсе, явившемся Европе в образе быка, а Леде в образе лебедя. Аштарет (Астарта) – финикийская богиня плодородия, материнства и любви. Азраил – в мусульманской религии ангел смерти. Протей – в греческой мифологии морской бог, обладавший способностью принимать любой облик. Мумбо-Юмбо – злой лесной дух в легендах некоторых африканских племен. . Мне нужен джентльмен по фамилии Колридж… мистер Сэмюэл Т. Колридж. Он живет здесь?.. Нет?.. Простите. Да, двадцать шесть, я совершенно уверен… Благодарю вас… Я ошибся… Проверю по телефонной книге.

Но что, думал Юджин, если однажды на одной из миллиона улиц жизни я действительно его найду?

Это были золотые годы.

Гант и Элиза приехали на выпускной вечер. Он нашел им комнаты в городке; наступил июнь – жаркий, зеленый, яростно и томно южный. Студенческий городок был зеленой духовкой; выпускники разгуливали потными парами; прохладные хорошенькие девушки, никогда не потевшие, съезжались, чтобы посмотреть, как их поклонники будут получать дипломы, и чтобы потанцевать; по университету смущенно и немо водили родителей.

Университет был очаровательным и опустевшим. Большинство студентов, кроме кончавших, разъехались. Воздух был пропитан свежей чувственной жарой, темно-зеленым блеском тяжелой листвы, тысячью запахов плодоносящей земли и цветов. Молодыми людьми владела легкая печаль, безотчетное возбуждение, ликующая радость.

На этой великолепной сцене Гант, который на три дня покинул свой смертный склеп, увидел своего сына Юджина. Он приехал, вновь вырванный к жизни из могилы. Он увидел своего сына царящим в ореоле насыщенного ощущения начала нового пути, и его сердце воспряло из праха. На тронной лужайке под огромными деревьями, в кольце из торжественно серьезных сокурсников и их родных, Юджин прочел стихотворение курса («О матерь бесчисленных наших надежд»). Затем произнес речь Верджил Уэлдон – с проникновенной хрипотцой, глубокомысленно, торжественно-печально, и Живая Истина переполнила их сердца. Это было Великое Словоизлияние. Будьте верны! Будьте чисты! Будьте безупречны! Будьте мужчинами! Впитывайте отрицание! Мир нуждается в этом. Никогда еще жизнь не была столь достойной. За всю историю. Ни один другой курс не был столь многообещающ, как. Среди прочих достижений редактор газеты поднял моральный и интеллектуальный уровень штата на два дюйма. Университетский дух! Характер! Служение! Способность руководить!

Лицо Юджина стало темным от гордости и радости – там, в этом прелестном диком уголке. Он не мог говорить. Мир был пронизан сиянием; жизнь нетерпеливо ждала его объятий.

Элиза и Гант внимательно слушали все песни и речи. Их сын был здесь великим человеком. Они видели и слышали, как он говорил перед своим курсом в парке и потом, при получении диплома, когда объявили о его призах и наградах. Его наставники и товарищи говорили с ними о нем и прочили ему «блестящую карьеру». Элизу и Ганта коснулось обманчивое золотое сияние юности. На миг они поверили, что все возможно.