Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [litres]

– Хоть присягнуть! – сказала Элиза. – И зачем ему это понадобилось! – продолжала она. – Она же старше его лет на десять, не меньше!

– По-моему, он ничего лучше сделать не мог, если хочешь знать мое мнение, – сказала Хелен раздраженно. – Боже мой, мама, ты говоришь так, будто он – невесть какое сокровище. Весь город знает, что такое Стив. – Она засмеялась иронически и сердито. – Нет уж! В выигрыше тут он один, Маргарет – хорошая женщина.

– Что же, – бодро сказала Элиза, – может, он теперь возьмет себя в руки и начнет жить по-новому. Он обещал, что постарается.

– Еще бы! – ядовито сказала Хелен. – Еще бы! Давно пора.

Неприязнь к нему была у нее врожденной. Она помещала его в племя Пентлендов. Но на самом деле он был похож на Ганта гораздо больше любого из них. Он был похож на Ганта во всех его слабостях, но был лишен его чистоплотности, его крепкой закваски, его способности раскаиваться. В глубине души Хелен это знала, и потому ее неприязнь еще более усиливалась. Она разделяла яростную враждебность, которую Гант питал к старшему сыну. Но ее враждебность, как и все остальные ее чувства, была неровной и перемежалась моментами дружелюбия, снисходительности, терпимости.

– Что ты собираешься делать, Стив? – спросила она. – Ведь теперь у тебя есть семья.

– Малышу Стиви больше не о чем беспокоиться, – сказал он с готовой улыбкой. – Пусть беспокоятся другие.

Он поднес ко рту желтые пальцы с сигаретой и глубоко затянулся.

– Ради всего святого, Стив! – вспылила она. – Возьмись за ум и попробуй стать мужчиной. Ведь Маргарет – женщина. Ты же не хочешь, чтобы она тебя содержала?

– А тебе-то что за дело, черт побери? – спросил он пронзительным злым голосом. – Твоего совета ведь не спрашивали, так? Вы все против меня. Ни у кого из вас не было для меня доброго слова, когда мне приходилось туго, а теперь вас бесит, что мои дела идут хорошо.

Он давно уже верил, что всегда был жертвой преследований, – свою ничтожность в доме он объяснял злобой, завистью и предательством близких, свою ничтожность вне дома – злобой и завистью враждебной силы, которую он именовал «всем светом».

– Нет, – сказал он, снова затягиваясь размокшей сигаретой, – о Стиви можешь не беспокоиться. Ему ничего ни от кого из вас не надо, и ты не услышишь, чтобы он чего-нибудь у вас просил. Видала, нет? – Он вытащил из кармана пачку банкнот и отделил от нее несколько двадцатидолларовых бумажек. – Ну, так там, откуда они, осталось еще много. И я скажу тебе еще одно: Малыш Стиви скоро будет среди больших шишек. У него есть на руках дельце-другое, и дай только довести их до конца – этот паршивый городишко ахнет. Поняла, нет? – сказал он.

Бен, который все это время сидел на табурете у пианино, сердито хмурился на клавиши и напевал простенькую песенку, подбирая ее одним пальцем, теперь повернулся к Хелен с быстрым отблеском на губах и мотнул головой в сторону.

– Я слышал, что мистер Вандербильт места себе не находит от зависти.

Хелен засмеялась грудным ироническим смехом.

– Ты думаешь, что ты здорово умный, так? – злобно сказал Стив. – Но что-то не видно, чтобы ты с этого что-то имел.

Бен поднял на него хмурые глаза и машинально потянул носом.

– Ну, надеюсь, вы не забудете старых друзей, мистер Рокфеллер, – сказал он своим негромким, ласковым, зловещим голосом. – Мне хотелось бы стать вице-президентом, если это место еще не занято. – Он повернулся к клавишам и снова начал тыкать в них согнутым пальцем.

– Ладно, ладно, – сказал Стив. – Валяйте смейтесь, вы оба, если вам смешно. Только заметьте себе, что не Малыш Стиви работает в редакции паршивой газетенки за пятнадцать долларов в неделю. И ему незачем петь по киношкам, – добавил он.

Крупнокостное лицо Хелен сердито покраснело. В это время они с дочерью шорника начали выступать как эстрадные певицы.

– Ты бы поменьше разговаривал, Стив, пока не начнешь работать и не кончишь бездельничать, – сказала она. – Не тебе бы говорить, когда ты целыми днями околачиваешься по бильярдным и аптекам, соря жениными деньгами. Это же абсурд! – сказала она в бешенстве.

– О, бога ради! – раздраженно воскликнул Бен, поворачиваясь на табурете. – Зачем ты его слушаешь? Разве ты не видишь, что он сумасшедший?

В середине лета Стив опять начал пьянствовать. Его запущенные гнилые зубы вдруг разболелись все одновременно, и от боли и дешевого виски он приходил в исступление. Ему казалось, что в его страданиях каким-то образом повинны Элиза и Маргарет – изо дня в день он врывался к ним, когда они бывали одни, и кричал на них. Он осыпал их грязными ругательствами и говорил, что они отравили его организм.

Глубокой ночью, где-нибудь между двумя и тремя часами, он просыпался и начинал бегать по дому, хныча и умоляя о помощи. Элиза посылала его под надзором Юджина к Спо в отель или к Макгайру на дом. Врачи угрюмо, еще не совсем проснувшись, закатывали рукав его рубашки и глубоко вонзали в предплечье иглу шприца с морфием. После этого ему становилось легче и он засыпал.

Как-то вечером перед ужином он вернулся в «Диксиленд», сжимая ладонями ноющие челюсти. Элиза наклонилась над сковородой, плюющейся жиром на раскаленной плите. Он проклял ее за то, что она его родила, он проклял ее за то, что она допустила, чтобы у него выросли зубы, он проклял ее за отсутствие сочувствия, материнской любви, человеческой доброты.

Ее белое лицо безмолвно подергивалось над жаром плиты.

– Уходи отсюда, – сказала она. – Ты сам не знаешь, что говоришь. Это все проклятое спиртное. – Она заплакала, утирая рукой широкий красный нос.

– Вот уж не думала, что мне придется услышать такие слова от моего сына, – сказала она и вскинула указательный палец своим прежним властным жестом. – А теперь слушай! – продолжала она. – Я не собираюсь больше терпеть твое поведение. Если ты сейчас же не уберешься отсюда, я позвоню по тридцать восьмому и скажу, чтобы тебя забрали.

Это был номер полицейского участка. Он вызвал у Стива неприятные воспоминания. Ему уже пришлось в двух подобных случаях просидеть день в тюрьме. И он совсем разбушевался – он назвал ее грязным словом и занес руку, чтобы ударить ее. В эту минуту появился Люк, который заглянул в «Диксиленд» по пути в гантовский дом.

Антагонизм между ним и старшим братом был глубоким и смертельным. Он возник уже много лет назад. И, дрожа от гнева, Люк бросился на защиту матери.

– П-п-подлый дегенерат! – заикался он, бессознательно впадая в ритм гантовской тирады. – Т-т-тебя надо бы выдрать к-к-кнутом!

Он был сильным и рослым девятнадцатилетним юношей, но слишком верил в родственные табу и не был готов к тому нападению, которое за этим последовало. Стив свирепо кинулся на него и пьяно ударил его в лицо обоими кулаками. Люк, на мгновение ослепленный, задыхаясь, пролетел через всю кухню.