Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – прекрасных и разумных

Десять минут спустя я был уже дома и взбежал по лестнице в надежде наверстать упущенные часы сна. Открыв дверь своей комнаты, я щелкнул выключателем, но, к моему удивлению, свет не вспыхнул. И вдруг я окаменел.

У окна в озерце лунного сияния стоял монах. Монах в коричневом одеянии, неподвижный, со склоненной головой, с ладонями, сложенными у груди. Лицо его было обращено ко мне, но под опущенным капюшоном я не увидел ничего, кроме жуткой черноты.

Я перестал дышать. Приоткрыл рот, но не смог издать ни звука. А в мозгу билась одна-единственная мысль: значит, все-таки привидения существуют!

Вновь мой рот полуоткрылся, но на этот раз из него вырвался хриплый крик:

– Кто тут, во имя всего святого!

В ответ загробный голос произнес глухим басом:

– Триста-а-а-н!

Сознания я, кажется, не потерял, но на кровать все-таки рухнул; я не мог вздохнуть, в ушах у меня гремела кровь. Как сквозь сон я увидел, что монах взобрался на стул и, похихикивая, ввинчивает лампочку в патрон. Затем он повернул выключатель и сел рядом со мной на кровати. Откинул капюшон, закурил сигарету и посмотрел на меня, давясь от хохота.

– Джим, ей-богу, это было чудесно! Даже лучше, чем я ожидал.

Я сипло прошептал, не спуская с него глаз:

– Но ты же в Эдинбурге…

– Как бы не так, старина! Я быстро провернул все дела, благо особенно-то и делать было нечего, и вернулся. Только вошел – и вижу: ты идешь по саду. Еле успел вывернуть лампочку и напялить балахон. Не упускать же было такой случай!

– Пощупай мне сердце, – пролепетал я.

Тристан прижал ладонь к моим ребрам, ощутил бешеные удары, и по его лицу скользнула тень озабоченности.

– Черт! Извини, Джим! – Он ласково потрепал меня по плечу и поспешил успокоить: – Волноваться нечего. Будь это смертельно, ты бы уже отдал концы. А вообще-то, хороший испуг – вещь очень полезная, лучше любого тонизирующего средства. В этом году тебе даже отдыхать теперь не понадобится.

– Спасибо, – сказал я, – большое спасибо!

– Жалко только, что ты себя со стороны не видел и не слышал! – Он прыснул. – Вот уж вопль ужаса так вопль… Ох не могу!..

Я медленно приподнялся и сел. Потом прислонил подушку к изголовью и откинулся на нее. Охватившая меня слабость не проходила.

Я смерил Тристана ледяным взглядом:

– Так, значит, Рейнесское привидение – это ты?

Он в ответ только ухмыльнулся.

– Ну и бес же ты! И как я сразу не догадался? Только для чего ты все это затеял? Что за удовольствие?

– Как сказать… – Тристан в ореоле сизого сигаретного дыма мечтательно возвел глаза к потолку. – Пожалуй, дело в выборе точного момента, чтобы автомобилисты сами не знали, видели они меня или нет. К тому же мне страшно нравится, как они тут же прибавляют газу. Ни один еще не притормозил.

– Недаром кто-то меня предупреждал, что чувство юмора у тебя слишком уж развито, – заметил я. – И ты скоро здорово сядешь в лужу, помяни мое слово.

– Да никогда! Шагах в ста дальше по шоссе у меня в кустах спрятан велосипед, и я все равно успею исчезнуть. Так что волноваться не из-за чего.

– Ну, дело твое. – Я встал с кровати и побрел к двери. – Пойду хлебну виски… – Потом обернулся и испепелил его взглядом. – Если ты посмеешь еще раз сыграть со мной такую штуку, я тебя придушу!

Несколько дней спустя часов в восемь вечера я сидел с книгой у камина в гостиной Скелдейл-хауса, как вдруг дверь распахнулась и в комнату влетел Зигфрид.

– Джеймс! – зачастил он. – У старика Хораса Досона корова разодрала сосок. Видимо, придется зашивать. Старику корову не удержать, а ферма его на отшибе. Соседей у него нет, так, может быть, вы согласитесь помочь мне?

– Ну конечно! – Я закрыл книгу, потянулся, зевнул и поднялся с кресла. Нога Зигфрида отбивала чечетку на ковре, и я в очередной раз подумал, как ему, наверное, жаль, что это кресло не приспособлено для того, чтобы вышвыривать меня за дверь в полной готовности по первому сигналу. Я торопился, насколько мог, но, как всегда – писал ли я под его диктовку или оперировал под его наблюдением, – меня не покидало ощущение, что его безумно раздражает моя медлительность. Меня угнетала мысль, что для него невыносимая пытка смотреть, как я встаю и ставлю книгу на полку. Я только повернулся к двери, а он уже исчез за ней. Я припустил следом по коридору, но, когда выскочил на крыльцо, он уже завел мотор. Я распахнул дверцу, нырнул в нее и почувствовал, как асфальт чиркнул меня по подошве. Мы унеслись в темноту.

Четверть часа спустя мы, взвизгнув тормозами, остановились во дворе позади небольшого дома, дремлющего в одиночестве посреди лугов. Едва мотор смолк, как Зигфрид выскочил из машины и зашагал к коровнику, крикнув мне через плечо:

– Тащите шовный материал, Джеймс… Еще, пожалуйста, ампулы для местной анестезии и шприц… и мазь для раны…

Затем уже из коровника до меня донеслись невнятные звуки разговора, завершившиеся нетерпеливым окриком:

– Джеймс! Что вы там копаетесь? Не можете найти?

Этих нескольких секунд мне хватило только на то, чтобы открыть багажник, и теперь я принялся лихорадочно хватать нужные бутылки и коробочки. Собрав все, что он потребовал, я карьером пронесся через двор и чуть не сбил его с ног в дверях, когда он уже вопил:

– Джеймс, да где же вас черт… А, вот вы наконец! Так давайте же! И чем вы все это время занимались?

Да, он был совершенно прав: Хорас Досон, щуплый старичок лет восьмидесяти, действительно с коровой не совладал бы. Хотя он, упрямо забывая свой возраст, все еще сам доил двух упитанных коров шортгорнской породы, которые стояли в маленьком коровнике с булыжным полом.

Наша пациентка повредила сосок очень основательно. То ли ее соседка, то ли она сама наступила на него копытом: он был располосован почти во всю длину, и из рваной раны текло молоко.

– Дело скверно, Хорас, – сказал Зигфрид. – До самого канала разорвано. Ну, сделаем все, что сможем. Шитья тут хватит.

Он промыл и обработал рану, а потом набрал в шприц анестезирующее средство.

– Берите ее за нос, Джеймс, – распорядился он, а затем мягко сказал фермеру: – Хорас, будьте добры, подержите ей хвост. Вот-вот, за самый кончик… чудесно.

Старичок бодро расправил плечи:

– Не беспокойтесь, мистер Фарнон. Как скажете, так и будет сделано.

– Отлично, Хорас. Именно так. Благодарю вас.

Он нагнулся, я сжал корове морду, и он ввел иглу над верхним концом разрыва.

Раздался шлепок – это корова изъявила свое неудовольствие, ловко лягнув его в резиновый сапог точно над голенью. Он даже не охнул, а только, тяжело дыша, несколько раз согнул и разогнул ногу. Потом снова наклонился к вымени.

– Тише, тише, милка, – проворковал он нежно и опять ввел иглу.

На сей раз раздвоенное копыто врезало ему по запястью, и шприц, прочертив в воздухе изящную дугу, упал в кормушку с сеном – уж тут корове не повезло. Зигфрид выпрямился, задумчиво потер запястье, извлек шприц из сена и вернулся к своей пациентке. Почесав ей основание хвоста, он ласково ее попрекнул: