Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – прекрасных и разумных

До сих пор мне не доводилось с ним встречаться, но я знал, что он еще совсем молод, лет тридцати с небольшим. Чего только я не наслышался о его врачебном искусстве, и о деловом чутье, и о пристрастии к радостям жизни! Короче говоря, он слыл убежденным последователем идеи, что и работать, и жить следует во всю меру возможностей.

Ветеринарная клиника помещалась в длинном одноэтажном здании в центральной части города. Я въехал во двор, вылез и постучал в угловую дверь, не без благоговения оглядываясь на сверкающий «бентли», возле которого робко жался мой маленький, видавший виды «остин». Но тут дверь открылась. Передо мной стояла хорошенькая регистраторша.

– Добрый вечер! – с ослепительной улыбкой проворковала она, и я прикинул, что улыбка эта добавила к счету никак не меньше полукроны. – Входите, пожалуйста. Мистер Беннет вас ждет.

Она проводила меня в приемную с журналами и цветами на столике и множеством художественных фотографий собак и кошек по стенам – увлечение, как я узнал позднее, самого владельца клиники. Я разглядывал великолепный снимок двух белых пуделей, когда у меня за спиной послышались шаги. Я оглянулся и увидел Гранвилла Беннета.

Мне показалось, что в приемной сразу стало тесно. Он был не очень высок, но весьма внушителен. «Толстяк», – решил я в первую секунду, но, когда он подошел ближе, мой взгляд не обнаружил никаких признаков ожирения: ни дряблостей, ни складок жира, ни округлого брюшка. Передо мной стоял широкоплечий, плотного сложения силач. Впечатление от симпатичного с рублеными чертами лица завершала торчащая изо рта трубка, великолепнее которой мне видеть не доводилось. Над сияющей чашечкой завивались благоуханные колечки дорогостоящего дыма. А размеры! Собственно, в зубах человека не столь импозантного она выглядела бы нелепо, но ему шла необыкновенно. Я успел заметить элегантный покрой темного костюма и ослепительные запонки, но тут он протянул мне руку.

– Джеймс Хэрриот! – произнес он тоном, каким кто-нибудь другой сказал бы «Уинстон Черчилль»!

– Совершенно верно.

– Вот и чудесно! Можно ведь и Джим, не правда ли?

– А… да-да. Конечно.

– Прелестно. Все уже для вас готово, Джим. Девочки ждут в операционной.

– Вы очень любезны, мистер Беннет…

– Гранвилл! Гранвилл – и все! – Он взял меня под руку и повел в операционную.

Дина уже была там и выглядела очень плачевно. Ей сделали инъекцию, и голова ее сонно клонилась вниз. Беннет подошел к ней и быстро ее осмотрел.

– М-да! Ну так к делу!

Две сестры – Беннет держал порядочный штат – вступили в действие, как шестерни хорошо отлаженной машины. Обе прекрасно знали свои обязанности и отличались при этом большой миловидностью. Одна установила подносы с анестезирующими средствами и с инструментами, а вторая умело сжала лапу Дины над суставом, подождала, чтобы лучевая вена вздулась, и быстро выстригла и обработала нужный участок.

Беннет неторопливо подошел с готовым шприцем и без малейшей задержки ввел иглу в вену.

– Пентотал, – сказал он, когда Дина медленно осела и без сознания вытянулась на столе. Я еще ни разу не видел в употреблении это новейшее анестезирующее средство краткого действия.

Пока Беннет мыл руки и надевал стерильный халат, сестры перевернули Дину на спину и зафиксировали ее в таком положении, привязав к петлям по краю стола. Они надели ей на морду эфирно-кислородную маску, а затем выбрили и протерли спиртом операционное поле. Едва Беннет подошел к столу, как ему в руку уже был вложен скальпель.

С почти небрежной быстротой он рассек кожу и мышцы, а когда прошел брюшину, то рога матки, которые у здоровой собаки походили бы на две розовые ленточки, вспучились в разрезе, точно два соединенных воздушных шара, тугие, вздутые от гноя. Еще бы Дина не чувствовала себя скверно, таская в животе такое!

Толстые пальцы осторожно продолжали операцию, перевязали сосуды яичников и самой матки, а затем извлекли наружу пораженный орган и бросили его в кювет. Только когда Беннет начал шить, я сообразил, что все уже позади, хотя пробыл он у стола считаные минуты. Со стороны могло показаться, что он делал все играючи, если бы краткие распоряжения сестрам не показывали, насколько операция поглощала все его внимание.

Глядя, как он работает под бестеневой лампой, озаряющей белые кафельные стены вокруг и ряды блестящих инструментов у него под рукой, я вдруг со смешанным чувством осознал, что именно таким мне представлялось мое будущее. Именно об этом я мечтал, когда решил стать ветеринаром. И вот я – потрепанный коровий лекарь… Ну ладно – врач, пользующий сельский скот. Но это же совсем, совсем другое! Ничего похожего на мою практику, на вечное увертывание от рогов и копыт, на навоз и пот. И все-таки я ни о чем не жалел. Жизнь, навязанная мне обстоятельствами, принесла с собой волшебную удовлетворенность. Внезапно я с пронзительной ясностью ощутил, что создан не для того, чтобы целыми днями склоняться над таким вот операционным столом, но как раз для того, чтобы с утра до вечера ездить по неогороженным проселкам среди холмов.

Да и в любом случае Беннета из меня не вышло бы. Вряд ли я мог соперничать с ним в хирургическом искусстве, и, уж конечно, у меня не было ни делового чутья, ни предвидения, ни жгучего честолюбия, о которых свидетельствовало все вокруг.

Мой коллега тем временем завершил операцию и занялся установкой капельницы с физиологическим раствором. Он ввел иглу в вену и обернулся ко мне:

– Ну вот, Джим! Остальное зависит от самой старушки.

Он взял меня за локоть и вывел из операционной, а я подумал: как приятно, наверное, вот так взять и просто уйти после операции. У себя в Дарроуби я начал бы сейчас мыть инструмент, потом оттер бы стол, а в заключение Хэрриот, великий хирург, вымыл бы пол, лихо орудуя ведром и шваброй. Нет, так было несравненно приятнее.

В приемной Беннет надел пиджак, извлек из бокового кармана гигантскую трубку и озабоченно ее осмотрел, словно опасаясь, что в его отсутствие над ней потрудились мыши. Что-то ему не понравилось, и он принялся с глубокой сосредоточенностью протирать ее мягкой желтой тряпочкой. Затем поднял, чуть-чуть покачивая и с наслаждением созерцая игру света на полированном дереве. В заключение он достал колоссальный кисет, плотно набил трубку, благоговейным движением поднес спичку к табаку и зажмурил глаза, выпуская струйки благоуханного дыма.

– Отличный запах! – заметил я. – Что это за табак?

– «Капитанский экстра». – Он снова зажмурился. – Ну просто лизал бы этот дым!

Я засмеялся:

– Мне довольно просто «Капитанского»!

Он смерил меня жалостливым взглядом опечаленного Будды:

– Вот уж напрасно, молодой человек! Курить можно только этот табак. Крепость… Аромат… – Его рука описала в воздухе неторопливую дугу. – Вон, захватите с собой.