Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – прекрасных и разумных

– Текстура-то, Джим, а? Просто чудо.

Он благодушно набил трубку из своего большого кисета, закурил ее, выпустив мне в лицо благоуханный клуб дыма, и взял меня под руку:

– Пойдем, малыш. Пока они там убираются, посмотрим, что у меня и как.

И мы обошли клинику: приемные и смотровые, рентгеновский кабинет, аптеку и, разумеется, регистратуру с внушительной картотекой, содержавшей истории болезней всех пациентов клиники с момента ее открытия. Но наибольшее удовольствие я получил от посещения теплых кабинок, в которых набирались сил животные после операций.

Гранвилл не успевал тыкать трубкой:

– Удаление яичников, энтеротомия, гематома ушной раковины, заворот век. – Внезапно он нагнулся, всунул палец в ячейку сетки и умильно прожурчал: – Ну-ка, Джордж! Ну-ка, маленький, пойди сюда! Да не бойся, дурачок, это же дядюшка Гранвилл, а не кто-нибудь чужой!

Маленький уэст-хайленд с ногой в гипсе подковылял к сетке, и мой коллега почесал ему нос.

– Это Джордж Уиллс-Фентам, – добавил он в пояснение. – Радость и гордость вдовствующей леди Уиллс-Фентам. Отвратный сложный перелом, но все обошлось благополучно. Он застенчив, наш Джордж, но милый малыш, если узнать его покороче, верно, старина? – Он продолжал почесывать косматую мордочку, и даже в смутном свете было видно, как бешено виляет короткий белый хвост.

В самой последней послеоперационной кабинке лежала Моди – крохотный дрожащий комочек. Дрожь означала, что она приходит в себя после наркоза. Я открыл дверцу и протянул к ней руку. Головы поднять она еще не могла, но посмотрела на меня, а когда я легонько погладил ее по боку, рот у нее раскрылся в тихом хрипловатом «мяу». И у меня потеплело на сердце: у нее вновь была нормальная нижняя челюсть! Она могла открыть ее и закрыть, а жуткая мешанина кровавых лохмотьев и обломков кости ушла в область дурных снов.

– Замечательно, Гранвилл! – прошептал я. – Просто поразительно!

Великолепная трубка благодушно извергла клуб дыма.

– Да, неплохо, а, малыш? Недельки две на жидкой пище – и будет себе поживать как ни в чем не бывало. Никаких осложнений не предвидится.

Я выпрямился:

– Чудесно. Мне не терпится поскорее обрадовать полковника Бозуорта. Могу я отвезти ее сегодня же?

– Нет, Джим, не торопитесь так. Денька два я еще за ней посмотрю. А потом пусть сам полковник ее и заберет.

Он увел меня в ярко освещенную приемную и, остановившись там, окинул меня внимательным взглядом.

– Раз уж вы здесь, вам надо обязательно поздороваться с Зоей, – объявил он. – Но прежде одна идея. Не хотите ли поехать со мной…

Я испуганно попятился.

– Э… ну… пожалуй, все-таки не стоит, – забормотал я. – В тот вечер мне очень понравилось в клубе, но… сегодня лучше не стоит…

– Да погодите, малыш, погодите! – обезоруживающе перебил Гранвилл. – При чем тут клуб? Нет, я просто подумал, не захотите ли вы поехать со мной на заседание.

– Заседание?

– Ну да. Из Эдинбурга приехал профессор Миллиген сделать доклад в Северном ветеринарном обществе о болезнях обмена веществ. По-моему, вам не захочется упустить подобный случай.

– Маститы, кетозы и прочее?

– Ага. Как раз по вашей части, сынок.

– Да, безусловно. Может быть… – Я умолк и задумался. В частности, над тем, почему специалист по мелким животным вдруг возжелал послушать доклад о коровьих недугах. Но, наверное, я его недооценил. Конечно же, ему нравится быть в курсе всех новейших достижений ветеринарии.

Видимо, я не сумел скрыть своих колебаний, так как он продолжал меня соблазнять:

– Меня крайне устроит, Джим, если вы поедете со мной. И ведь вы одеты элегантней некуда. По правде сказать, когда вы вошли, я невольно подумал, до чего же у вас франтоватый вид.

Тут он был прав. На этот раз я не поспешил к нему в рабочей одежде. Меня все еще терзали воспоминания о предыдущем визите, и я твердо решил: если мне еще предстоит встретиться с очаровательной Зоей, обязательно быть: а) прилично одетым; б) трезвым; в) в нормальном состоянии, а не пыхтеть и рыгать, точно бычок с заворотом кишок.

Хелен согласилась, что мне следует загладить первое впечатление, и обрядила меня в мой лучший костюм.

И я решился:

– Ладно! Буду рад поехать с вами. Только разрешите позвонить Хелен, предупредить, что мне придется задержаться, и я в вашем распоряжении.

Снаружи по-прежнему падал снег – городской снег, опускающийся на улицы сырой завесой, чтобы превратиться в грязное месиво на мостовых и тротуарах. Я поднял воротник повыше и поглубже утонул в кожаной роскоши «бентли». Мы проносились мимо темных зданий, темных магазинов, и я ждал, что Гранвилл вот-вот свернет в боковую улицу и остановится, но минуты шли, и, миновав окраины, мы выехали на Северное шоссе. Значит, заседание назначено где-то за городом, решил я и хранил молчание, пока у Скотч-Корнера мощная машина не свернула на Старую Римскую дорогу по направлению к Боузу.

Я зевнул и потянулся:

– Кстати, Гранвилл, а где назначено заседание?

– В Эплби, – невозмутимо ответил мой коллега.

Я подскочил на сиденье, но тут же расхохотался.

– Что вас так забавляет? – осведомился Гранвилл.

– Ну-у… Эплби!.. Ха-ха-ха! Послушайте, куда мы все-таки едем?

– Но я же сказал вам, малыш. В Эплби, в «Герб Пембертонов», чтобы быть точнее.

– Вы серьезно?

– Разумеется.

– Но, черт побери, Гранвилл! Это же по ту сторону Пеннинских гор!

– Совершенно верно. Как всегда и было, малыш.

Я запустил пятерню в волосы:

– Погодите! В такую погоду – и сорок миль? Оно того не стоит. И через Боузское нагорье не проехать. Я еще вчера слышал, что там заносы. И вообще уже восемь. Мы наверняка опоздаем.

Гранвилл протянул ручищу и погладил меня по колену:

– Да не беспокойтесь вы, Джим! Отлично доедем. И как раз вовремя. Не забывайте, это не машина, а лев. И небольшой снежок для нее сущие пустяки.

И словно в подтверждение своих слов он выжал газ – мощный автомобиль стремительно ринулся по прямому отрезку шоссе. На повороте в Грета-Бридж нас слегка занесло, мы с ревом промчались через Боуз, и дорога круто пошла вверх. Я почти ничего не видел – тут валил настоящий деревенский снег: огромные сухие хлопья летели навстречу автомобильным фарам и присоединялись к миллионам своих собратьев, уже устлавших дорогу пушистым ковром. Я не понимал, как Гранвилл вообще способен что-то различать впереди, а уж тем более гнать машину на такой скорости, и боялся подумать о том, что через несколько часов нам придется возвращаться этим путем, когда ветер наметет сугробы на шоссе. Но я молчал. Общество Гранвилла явно преображало меня в подобие девствующей тетушки, а потому я не открывал рта и молился мысленно.

Той же политики я придерживался, пока мы проезжали Бро, добрались до нижней дороги почти без снега и наконец в полном ошеломлении вылезли из «бентли» перед «Гербом Пембертонов». Было девять часов.