Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – прекрасных и разумных

– Что у тебя тут, Трис?

– Обе ноги согнуты, – ответил он. – И до них добираться и добираться. Ты только погляди, какой у нее длинный таз!

Я прекрасно его понял. Такая неправильность в положении плода особых трудностей не обещала, но только не у длинных коров. Я прислонился к стене. Раз уж я тут, посмотрю, как он справится.

Он напрягся и ввел руку, как мог глубже, но тут бока коровы вздулись в мощной схватке. При любых обстоятельствах удовольствие это маленькое: рука беспомощно защемляется между теленком и тазовыми костями, а тебе остается только зубами скрипеть.

Тристан, однако, скрипом не удовлетворился.

– О-о! Ай! О-о-х! – простонал он, а так как корова не расслабилась, перешел на всхлипывающие вздохи. Когда же давление спало, он несколько секунд не двигался, поникнув головой, словно пережитое истощило все его силы.

Фермер поднес руку к губам, затянулся и продолжал смотреть на Тристана безразличным взглядом. За все годы нашего знакомства я ни разу не видел, чтобы эти суровые глаза и рубленое лицо отразили хоть какое-нибудь чувство. Мне даже казалось: рухни я перед ним мертвым, он и бровью не поведет.

Мой коллега продолжал свои усилия, корова, проникшись духом этой игры, всячески ему противилась. Некоторые животные стоят спокойно и покорно терпят любое копание в их внутренностях, но эта была не из таких. На каждое движение руки внутри себя она отвечала мощной потугой. Со мной это случалось сотни раз, и я почти физически ощущал, как сдавливается кисть, как немеют пальцы.

Тристан выражал свое отношение к происходящему серией душенадрывающих звуков. Репертуар его оказался на диво богатым, и он пробегал целую гамму от долгих протяжных стонов до резких взвизгиваний и почти рыданий.

Сначала мистер Даусон словно ничего не замечал – попыхивал трубкой, поглядывал иногда в открытую дверь коровника, почесывал жесткую щетину на давно не бритом подбородке. Однако мало-помалу его глаза начинали все чаще обращаться на пытаемого перед ним мученика, а вскоре он уже ничего другого вокруг не замечал.

Надо отдать ему справедливость – посмотреть на Тристана стоило, ибо его вокальные упражнения сопровождались теперь поразительнейшей мимикой. Он втягивал и надувал щеки, закатывал глаза, кривил губы – только что ушами не шевелил. И против всякого вероятия, мистер Даусон явно стал поддаваться. По мере того как стоны и гримасы становились все более экзотическими, фермером овладевала тревога, и он сверлил Тристана испуганным взглядом, а его трубка все чаще судорожно вздрагивала. Подобно мне, он, несомненно, ожидал близкой и неминуемой катастрофы. Вот только какой?

Корова, видимо решив пойти ва-банк, начала готовиться к заключительному усилию. Она расставила ноги пошире, утробно фыркнула и поднатужилась. Чем больше выгибалась ее спина, тем шире раскрывался рот Тристана в беззвучном протесте, а затем у него стали вырываться хриплые возгласы. Начинается, заключил я, его коронный номер. Растянутое всхлипывающее «а-а, а-а-а, а-а-а-ах!» повторялось снова и снова во все более высоком регистре, рождая в слушателях непереносимое напряжение. Я от ужаса конвульсивно скрючил пальцы в сапогах, а Тристан, с поразительной точностью выбрав нужное мгновение, изнемогающе взвизгнул.

Вот тут-то мистер Даусон и сломался. Трубка чуть не выпала у него изо рта, он машинально сунул ее в карман и подскочил к страдальцу.

– Как вы, молодой человек? – просипел он. Мой коллега не ответил, но его лицо застыло в маске агонии.

Фермер сделал новую попытку:

– Чайком вас не попоить?

Тристан словно не услышал, но секунду спустя сомкнул веки и безмолвно кивнул.

Мистер Даусон стремглав выскочил из коровника и через минуты две вернулся с дымящейся кружкой. А потом… я даже головой помотал, чтобы отогнать бредовое видение. Как мне было верить своим глазам? Суровый фермер, нежно поддерживая заскорузлой ладонью поникшую голову молодого ветеринара, заботливо поил его из кружки чаем: глоточек, ну еще глоточек… Тристан, чья рука по-прежнему уходила в недра коровы, продолжал пребывать в полуобмороке, вызванном непереносимой болью, и беспомощно уступал его попечениям.

Вдруг рывком он извлек на свет ножку теленка, еле успел ухватиться за спину коровы и был вознагражден новым долгим глотком чая. Дальше все пошло много легче, и вскоре снаружи оказалась не только вторая нога, но и весь теленок.

Когда малыш закопошился на полу, Тристан рухнул рядом с ним на колени и протянул трепещущую руку к клоку сена, готовясь вытереть новорожденного.

Этого мистер Даусон допустить не мог.

– Джордж! – крикнул он работнику во дворе. – Поди-ка сюда, вытри теленка! – И умоляюще обернулся к Тристану. – Загляните в дом, молодой человек, выпейте рюмочку коньяка, а то вы совсем заморились.

Бред продолжался и на кухне: опять не веря собственным глазам, я следил, как мой коллега мало-помалу возвращает себе здоровье и силы при помощи порядочной рюмки трехзвездного французского «Мартеля».

«Тебя вот никогда коньяком не отпаивают!» – прошипела захлестнувшая меня волной зависть, и я прикинул, не воспользоваться ли мне системой Тристана.

Но и по сей день никак не могу собраться с духом.

Почему-то ярлыки на спинах телят делали их еще более жалкими. Аукционные номера, приклеенные к мохнатым шкуркам, подчеркивали, что эти маленькие существа были беспомощным живым товаром.

Когда я приподнял перепачканный хвост и поставил термометр, из-под него выползла беловато-серая струйка и потекла по ногам к копытцам.

– Боюсь, обычная история, мистер Кларк, – сказал я.

Фермер пожал плечами и глубже засунул большие пальцы за подтяжки. В неизменном синем комбинезоне и фуражке он мало походил на фермера, как, впрочем, и его ферма – на ферму. Телята стояли в приспособленном для этого железнодорожном вагоне, а вокруг валялись ржавеющие сельскохозяйственные инструменты, обломки разбитых автомобилей, искалеченные стулья.

– Просто проклятие какое-то, а? Я бы и не стал телят на аукционах покупать, да только, когда они нужны, на фермах их ведь не всегда найдешь. Два дня назад, когда я их купил, выглядели-то они хорошо!

– Не сомневаюсь. – Я окинул взглядом пятерых телят, таких несчастных, дрожащих, горбящих спину. – Но ведь им трудно пришлось. И теперь видно, до какой степени. Отняли от матери в недельном возрасте, десяток миль везли в тряском фургоне, чуть ли не весь день они стояли на аукционе и, наконец, ехали сюда по холоду. Даром это пройти не могло.

– Так я же дал им напиться молока вволю, как только поставил сюда. Вижу, животы им подвело, ну я и подумал, что это их согреет.