Филиппо Маринетти - Очарование Египта [litres]

Свежая летучая морская соль горьких воспоминаний. Дерзкий шёпот пены, подстрекавший меня в детстве к нырянию. Два наших эбеновых профиля на фоне светящегося неба из белой мастики, выделяющиеся на розовом ногте пальца одной из двух рук Старого Порта. Другая рука выдвигает далеко в открытое море форт Кайд-Беи 33древнее строение, белёсое и обветшавшее, которого, вероятно, не замечали мечтательные глаза Кавафиса, поскольку перед его взором высился когда-то стоявший на его месте древний маяк, одно из семи чудес света.

– Вернёмся домой, Том! – сказала мать.

– Вернёмся назад, – говорю я сейчас моему спутнику. Внезапно мутный закат превращается в огромную скотобойню прежних времён, дымящиеся красноватые внутренности вываливаются наружу над банановой плантацией, испепеляя её изумрудные листья.

На перекрёстке я обнаружил целый геометрический лабиринт сооружений английской караульной службы и ступеньки, которые я, возможно, видел ещё в детстве, и которые остались в памяти, как и балки балкона в моём отчем доме. Этот шум голосов школьников и куриное кудахтанье доносятся до меня из сегодняшнего дня, или из далёкого прошлого? Над минаретом и муэдзином, уже поглощёнными ночной тьмой, высится пальма, благословляющая порог дома поэта Кавафиса.

Вот он, маленькая седая голова умной учтивой черепахи, тщедушные руки, гребущие откуда-то из глубины вечной греко-римской тени, тёмно-красный бархат и покрытые вековой пылью картины.

Также расшиты золотом тёмно-красные панталоны слуги суданца, подающего мне бокал виски с содовой и традиционное мезе , 34из греческого сыра. Угощаясь тем и другим – он неторопливо, подобно аркадскому пастуху, а я, напротив, как будто мне нужно куда-то бежать – мы ведём беседу о поэзии будущего.

Кавафис хвалит футуристическое движение, но при этом объявляет гигиенической свою «символическую интерпретацию исторических периодов, на которые делится наше бренное существование».

Он добавляет:

– Эта интерпретация, лишённая старого метра и рифмы, должна иметь форму верлибра.

Я отвечаю ему, что можно обойтись без верлибра, достигнув желаемого эффекта при помощи свободной поэтической прозы, лучше отражающей нашу великую механическую скоростную цивилизацию.

Беседа становилась всё более увлекательной. В спор вступали остальные почитатели. Звучали дифирамбы в честь нашего знаменитого хозяина. Я продемонстрировал на примерах, что греческий поэт Паламас, 35соперник Кавафиса, напоминает Виктора Гюго с его словесными излишествами, а также Ламартина с его сентиментализмом; Малакассис 36это ничто иное как смесь де Мюссе и Салли Прюдом; Порфирас 37самый юный из греческих поэтов, объединяет черты Бодлера и Верлена; сонеты Грипариса 38заставляют вспомнить о сонетах Жозе Мария де Эредиа. 39

Растроганный хозяин дома предложил нам новую порцию мезе из сыра и объяснил мне своё желание уточнить, буквально запечатлеть в своих вольных стихах народный язык димотику, 40то есть, греческий народный язык, прославленный знаменитым лингвистом Психарисом. 41

Димотика отличается мощной витальностью по сравнению с классической грамматикой, которая, будучи строго традиционной, уже давно обречена закончить своё существование в библиотечной пыли.

Димотика динамична. В ней представлены все необходимые заимствования. В особенности, итальянские заимствования.

Кавафис продекламировал несколько стихотворений, в которых итальянские слова дверь шляпа чулки перчатки карьера 42звучат гармонично, как необходимые, хорошо пригнанные неологизмы. Он показал мне, насколько фальшиво в данном случае звучали бы английские, французские или испанские эквиваленты.

Он говорил об ибсенизме 43театральных авторов Ксенопулоса 44и Нирванаса. 45Спиро Мелас, 46напротив, разворачивает почти футуристическую деятельность в своей «Свободной сцене», где произведения авангардистского французского театра великолепно интерпретируются им вместе с Марикой Котопули, 47Дузе, 48по мнению влиятельной греческой ежедневной газеты «Элефтерон вима».

Когда наконец Кавафис, уступив настойчивым просьбам присутствующих, решил продекламировать кое-что из своей неизданной лирики, то Катраро вмешался, чтобы объяснить нам загадочное название: Бог покидает Антония. У Плутарха написано, что когда в Александрии Антоний 49поддался чарам Клеопатры, то однажды вечером он услыхал, как вдали над морем мелодично звучал хор в сопровождении мандол и флейт. Все в восхищении прибежали на берег, но никого там не увидели. Это был Дионис, покровитель Антония, покинувший своего протеже.

Кавафис медленно читал свои стихи, сопровождая их жестами, которые словно арабески заполняли пространство.

Время от времени его рука опускалась, словно под томной тяжестью музыки слов.

Катраро переводил для нас:

Час спустя, распрощавшись с поэтом, я нёсся в автомобиле, наслаждаясь в сумерках ароматом акаций, доносившемся до меня из садов Антониадиса.

Полная луна. Соловьи. Экстатическая атмосфера, колоннада высоких деревьев вдоль дороги, с вершин которых стекает вниз имматериальное молоко. Время от времени доносится глухой шум падения: это разрушают старинную виллу, пол – ную воспоминаний, чтобы построить на её месте другую, современнейшую, предназначенную для визитов европейских правителей.

Гул грузовиков, нагруженных античным мрамором. Иногда падение груды обломков вызывает в памяти радостный звук взрыва гранаты.