Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – мудрых и удивительных

– Эта чертова тварь гадит, Джим! Она загадит весь салон!

Кошка явно пыталась использовать любое доступное ей оружие, и Тристану не надо было мне об этом говорить. Мой нос понял, что происходит, до того как он мне сообщил. Я лихорадочно опустил боковое стекло. Но тут же закрыл его, быстро представив себе, как Жоржина прыгает наружу и исчезает в неизвестности.

Мне не хочется вспоминать о том, как прошла остальная часть нашего путешествия. Я пытался дышать носом, а Тристан испускал густые клубы сигаретного дыма, но в машине все равно ужасно воняло. На окраине Дарроуби я остановил машину, и мы предприняли совместные усилия по поимке животного. Ценой еще нескольких ран, включая особенно болезненную царапину на носу, мы загнали ее в угол и вновь завязали в коробке.

Даже на операционном столе Жоржина не оставила своих фокусов. В качестве анестетика мы использовали эфир с кислородом, но она проявила потрясающее умение сдерживать дыхание, пока маска была у нее на морде, и моментально взбесилась опять, когда мы решили, что она уже спит. К тому времени, когда она отключилась, мы оба были покрыты потом.

Я уже понял, что вдобавок ко всему ее случай – из числа сложных. Удаление матки и яичников у кошки – довольно простая процедура, и сегодня мы делаем без осложнений бесчисленное количество таких операций, но в тридцатые годы, особенно в сельской практике, ее делали нечасто, и от этого она становилась весьма непростой.

У меня есть свои предпочтения в этой области. К примеру, я находил, что худым кошкам операцию делать просто, а толстым – сложно. Жоржина была чрезвычайно толстой.

Когда я вскрыл ее брюшную полость, мне на руки вывалилось море жира, который закрывал все операционное поле, и я истратил кучу времени и нервов, поднимая зажимом наружу то кишечник, то сальник, мрачно осматривая их и вталкивая обратно на место. Я стал уже уставать, когда в зажиме наконец оказался яичник, а за ним подалась и матка. После этого все пошло как обычно, но, накладывая последний стежок, я все равно чувствовал себя вымотанным.

Я положил спящую кошку в коробку и пригласил с собой Тристана.

– Давай быстрее доставим ее домой, пока она не проснулась.

Я уже шел по коридору, когда он догнал меня и тронул за плечо.

– Джим, – сказал он. – Ты знаешь, я – твой друг.

– Да, Трисс конечно.

– Я сделаю для тебя все, что угодно, Джим.

– Не сомневаюсь.

Он сделал глубокий вдох.

– Кроме одного. Я не поеду в этом чертовом автомобиле.

Я тупо кивнул. Я не мог ни в чем его винить.

– Хорошо, – сказал я. – Мне пора.

Перед отъездом я опрыскал салон сосновым дезодорантом, но лучше от этого не стало. В любом случае я связывал свои надежды только с одним – что Жоржина не проснется, пока я не доберусь до Рейтона. Но и эта надежда рухнула, когда я услышал шуршание внутри коробки, не успев еще проехать рыночную площадь в Дарроуби. Когда же с заднего сиденья донеслось зловещее гудение, волосы на моем затылке встали дыбом. Это гудение напоминало далекое гудение пчелиного роя, но я знал, что оно означает, – анестезия переставала действовать.

Выехав из города, я нажал на газ изо всех сил. На самом деле я так делаю редко, поскольку, когда я превышаю на своей машине шестьдесят километров в час, мне начинает казаться, что машина разваливается. Но в тот момент мне на все было наплевать. Сжав зубы, я рванул вперед. Я не видел по дороге ни асфальта под машиной, ни каменных стен вокруг, все мое внимание было сосредоточено на пространстве за моей спиной, где пчелиный рой становился все ближе, а тон его гудения все зловещее.

Когда он превратился в злобный вой и стал сопровождаться звуком сильных когтей, скребущих картон, я начал трястись от страха. Когда я влетел в деревню Рейтон и оглянулся назад, Жоржина наполовину вылезла из коробки. Я протянул руку, схватил ее за загривок, и когда я остановился у ворот «Жасмин-коттеджа», то одной рукой поставил машину на ручной тормоз, а второй – положил кошку себе на колени.

Я откинулся на сиденье, и из моих легких вырвался вздох облегчения: я увидел, как миссис Бек копошится в саду.

Она приняла у меня Жоржину с радостным криком, но вскрикнула в ужасе, когда увидела выстриженный участок и два шва на ее боку.

– О, моя дорогая! Что с тобой сделали эти гадкие мужчины? – Она обняла кошку и уставилась на меня.

– С ней все в порядке, миссис Бек, – сказал я. – Можете дать ей немного молока сегодня вечером, а завтра – немного твердой пищи. Беспокоиться не о чем.

Она надула губы.

– Что ж, очень хорошо. А теперь… – Она искоса поглядела на меня. – Полагаю, вы хотите получить свои деньги?

– Ну, э…

– Тогда подождите здесь, я принесу.

Она повернулась и пошла в дом.

Я стоял, облокотившись на вонючий автомобиль. Я чувствовал боль от царапин на руке и на носу, я обследовал рваный рукав на пиджаке и понял, что истощен и физически, и эмоционально. Всю вторую половину дня я истратил на то, чтобы стерилизовать кошку, и что я имею в результате?

Я бесстрастно наблюдал, как старая дама идет по садовой дорожке с кошельком в руках. У калитки она остановилась и посмотрела на меня.

– Десять шиллингов, не так ли?

– Именно так.

Она некоторое время копалась в кошельке, потом достала десять шиллингов одной купюрой и с печалью посмотрела на нее.

– Ох, Жоржина, Жоржина, какая же вы дорогая кошечка, – произнесла она на одном дыхании.

Я с намеком начал протягивать руку, но она убрала купюру.

– Минуточку. Я забыла. Вы же должны будете снять швы, не так ли?

– Так, через десять дней.

Она решительно сжала губы.

– Ну, тогда есть еще много времени для того, чтобы вы получили ваши деньги. Вы же приедете сюда еще раз?

– Еще раз сюда?.. Вы не можете…

– Я считаю, что платить за не полностью выполненную работу – это плохая примета. А вдруг с Жоржиной случится что-нибудь ужасное.

– Но… но…

– Все, я уже приняла решение, – сказал она.

Она вернула купюру на место, захлопнула кошелек и пошла к дому. На полпути она обернулась и улыбнулась.

– Да, так будет лучше всего. Вы получите весь свой гонорар во время последнего визита.

Мы были готовы покинуть Скарборо. И по иронии судьбы мы уезжали как раз тогда, когда природа, казалось, решила нам улыбнуться.

Майское солнце светило нам, когда мы выстроились на плацу перед «Гранд-отелем» в семь часов утра, хотя большую часть проведенной в Йоркшире зимы мы прожили в темноте, а ледяной ветер швырял снег нам в лицо. Теперь же я чувствовал сожаление, глядя поверх голов на прекрасный залив, лежавший у подножия утесов, на манящий чистый песок на берегу, на огоньки, играющие на поверхности моря, а восхитительный запах моря и водорослей пробуждал воспоминания беззаботности и счастья, которых нас лишила война.