Уильям Теккерей - Виргинцы (книга 2)

Джордж тоже частенько бывал в этом доме, и чем ближе знакомился он с этим семейством, тем усерднее начинал его посещать, ибо общество это пришлось ему более по душе, нежели общество светских щеголей, собиравшихся за карточным столом тетушки Бернштейн, или баранина и портвейн сэра Майлза Уорингтона, или шум и болтовня кофеен. А поскольку для него, так же как и для дам семейства Ламберт, Лондон был в новинку, они знакомились с развлечениями этого города совместно и, без сомнения, побывали и в Воксхолле, и в Раниле, и в Мэрибон-Гарденс, и в театре, и в Тауэре, словом, всюду, где в ту пору можно было пристойно развлечься. Мистер Ламберт был от души рад, что может доставить своим дочкам эти невинные удовольствия, а мистер Джордж, щедрый и великодушный по натуре, также был счастлив порадовать чем-то своих друзей — особенно тех, кто был так добр к его брату.

Особенно сильно полюбился мистеру Уорингтону театр. В Виргинии он был совершенно лишен этого удовольствия и только однажды побывал в театре в Квебеке, когда ездил по делам в Канаду, а здесь, в Лондоне, к его услугам были два театра, находившиеся в то время в зените своей славы, и ему казалось, что он никогда не насытится столь упоительным развлечением. А свой восторг ему, естественно, хотелось разделить с друзьями. Не мудрено поэтому, что он горел желанием водить своих друзей в театр, и можно не сомневаться, что юные провинциалки всегда готовы были ему сопутствовать. Куда же мы отправимся, сударыни, — в "Друри-Лейн" или в "Ковент-Гарден"? В "Друри-Лейн" ставят Шекспира с участием Гаррика. Однако, поверите ли, дамы пожелали посмотреть пьесу прославленного нового драматурга, которую показывали в "Ковент-Гарден".

В те годы на театральном небосклоне зажглась новая звезда, ослепляя всех своим нестерпимым блеском. Великий драматург мистер Джон Хоум из Шотландии произвел на свет трагедию, изящней и классичней которой не появлялось на подмостках ничего со времен древних. Какими соображениями руководствовался мистер Гаррик, отказавшись поставить этот шедевр в своем театре? Превозносите как хотите своего Шекспира, но в творениях этого, спору нет, великого поэта (популярность которого в Англии необычайно возросла, после того как мосье Вольтер позволил себе над ним поиздеваться) недопустимо много варваризмов, что не может не шокировать благовоспитанную публику, в то время как мистер Хоум, будучи нашим современником, умеет не терять изящества, даже предаваясь скорби или безумству страсти, умеет изображать смерть не просто отталкивающей, но трогательной и грациозной, и никогда не позволяет себе унизить величие Трагической Музы нелепым соседством с буффонадой и грубыми каламбурами, к которым склонен прибегать его старший собрат-драматург. И к тому же пьеса мистера Хоума получила одобрение в самых высоких кругах, у самых высокопоставленных лиц, чей возвышенный вкус под стать их высокому положению, и, следовательно, всем британцам остается только присоединиться к аплодисментам, после того как августейшие руки первыми подали для них сигнал. Именно такого мнения, как нам известно, придерживались и наиболее видные умы города, и представители изысканного общества в кофейнях. Как же, ведь знаменитый мистер Грей из Кембриджа заявил, что за последние сто лет ни с одних подмостков еще не звучало драматического диалога, написанного в столь безукоризненном стиле; а на родине драматурга, в городе Эдинбурге, где эта пьеса впервые увидела свет, торжествующие шотландцы орали из партера на своем диалекте: "Ну, где теперь ваш Вулли Шакспир, а?"

— Хотел бы я поглядеть на человека, который сумеет перещеголять Вилли Шекспира, — сказал, посмеиваясь, генерал.

— Просто национальный предрассудок, — заметил мистер Уорингтон.

— Перещеголять Шекспира, скажут тоже! — воскликнула миссис Ламберт.

— Полно, полно, уж ты-то, Молли, куда больше слез пролила над мистером Ричардсоном, чем над мистером Шекспиром! — сказал генерал. — По-моему, мало кто из женщин любит читать Шекспира — они только говорят, что любят, но это притворство.

— Ну, папа! — воскликнули все три дамы, всплеснув тремя парами рук.

— Хорошо, почему же в таком случае вы все трое предпочитаете "Дугласа"? А вы, мальчики, вы же такие отъявленные тори, — разве вы пойдете смотреть пьесу, написанную шотландцем-вигом, к тому же еще взятым в плен при Фалкирке?

— Relicta non bene parmula {Позорно бросив щит (лат.).}, — изрекает ученый мистер Джек.

— Нет. Здесь уж надо бы сказать: relicta ben parmula {Должным образом оставив щит (лат.).}, — говорит генерал. — Это же шотландцы побросали свои круглые щиты и задали жару нашим красным мундирам. Если б они всегда сражались так на поле боя, и если бы молодой Перкин не повернул вспять от Дерби…

— Я знаю, на чьей стороне были бы восставшие и кого назвали бы Юным Претендентом, — сказал Джордж.

— Тише! Я вынужден просить вас не забывать про мой мундир, мистер Уорингтон, — с достоинством произнес генерал. — И помнить также, что я ношу черную, а не белую кокарду! А если вам не по душе политические взгляды мистера Хоума, то у вас есть, мне кажется, другие основания хорошо к нему отнестись.

— Я могу быть сторонником тори, мистер Ламберт, и при этом любить и чтить достойного человека в лице вига, — сказал Джордж, отвешивая генералу поклон. — А почему все-таки должен мне полюбиться этот мистер Хоум?

— Потому что, будучи пресвитерианским Священником, он совершил великий грех — написал пьесу, и братья-священники взъелись на него и отлучили его от церкви. За этот его проступок они лишили беднягу средств к существованию, и он умер бы с голоду, если бы Юный Претендент по эту сторону Ла-Манша не назначил ему пенсии.

— Ну, если его громили священники, значит, он не бесталанен, — с улыбкой заметил Джордж. — И теперь я торжественно заявляю, что готов слушать его проповеди.

— Миссис Уоффингтон просто божественна в его пьесе, хотя и не пользуется успехом в трагедиях, а Барри решительно всех заставляет плакать, и теперь Гаррик бесится от того, что не поставил его пьесы. Барышни, каждой из вас придется захватить с собой с полдюжины носовых платков! А что до маменьки, то я просто за нее боюсь; на мой взгляд, ей лучше остаться дома.

Но миссис Ламберт не пожелала остаться дома. Если ей уж очень захочется поплакать, сказала она, можно будет забиться в какой-нибудь угол. Итак, они все отправились в "Ковент-Гарден", приготовившись — почти все — увидеть драматический шедевр века. Разве они не знали наизусть целых страниц из творений Конгрива? Разве не проливали слез над пьесами Отвея и Роу? О вы, прославленные при жизни, вы, кому предрекали бессмертие, — что знают о вас сегодня? Хорошо еще, если помнят, где покоится ваш прах. Бедная, всеми забытая Муза театра минувших лет! Она наигрывает для нас на свирели, а мы не хотим танцевать; она рвет на себе волосы, а мы не желаем плакать. А наши Бессмертные Современники, кто скажет мне, как скоро станут они мертвецами и будут преданы забвению? Многие ли из них переживут себя? Как скоро поглотит их Лета?