Роберт Уоррен - Дебри

Человек сделал пару шагов к кровати и сверху посмотрел на Адама. Он заговорил по-немецки:

— Вы Адам Розенцвейг?

Адам кивнул.

— Вы говорите по-английски? — спросил человек по-немецки.

— Да, — сказал Адам.

— Хорошо, — продолжал человек по-английски. — А то, боюсь, я позволил себе забыть немецкий. — Он помолчал, изучая Адама. — Одна из немногих вещей, которые я позволил себе забыть.

Вошедший держал в руке лист бумаги.

— Я — Аарон Блауштайн, — сказал он. — Меня очень порадовало письмо вашего дяди. И вам я рад. Вы потеряли сознание около моих дверей, а конверт держали в руке. Но письмо-то — я едва прочел его. Насквозь вымокло. Ваш негр пытался все объяснить, когда...

Адам не слушал. Он наклонился вперед, сидя на постели, и заговорил:

— Там был фонарь. Он висел на фонаре. Ему отрезали пальцы на ногах и...

— Кто? Что? — спросил человек.

— Негр, негр — я его видел. Я видел мертвого негра на фонарном столбе. Видел, как убивали чернокожих на улице. Я видел. Сначала я думал, что это южане, но...

Человек покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Это не южане.

— Но кто — кто? — подался вперед Адам.

— Чернь, банда головорезов, — сказал человек. — Об этом позже поговорим. Сейчас постарайтесь о них забыть, — он протянул письмо. — Вот, оно было мокрым. Я уже говорил, ваш негр пытался объяснить мне, но как раз в этот момент вы...

— Мой негр? — как эхо, повторил Адам, совершенно сбитый с толку. Он откинулся назад, на подушки.

— Да, — сказал человек. — Он утверждал, будто спас вам жизнь. Или вы ему спасли, я не понял. Это был до смерти перепуганный чернокожий. Он боялся от вас отойти, даже когда вы потеряли сознание. Будто вы — его страховка. Как бы то ни было, хочу, чтобы вы знали: он здесь, в доме, и обеспечен всем необходимым. Бедняга, тут такое в последние дни творится! Их жгут, режут, забивают насмерть...

— Он... он спас мне жизнь? — Адам все никак не мог взять в толк.

— Говорит, вытащил вас из воды. В подполе.

Адам подпрыгнул на кровати. Все начало проясняться. Он снова ощутил, как толпа влечет его по улице, крутя и сминая, вспыхивают факелы.

— Да, меня поймали, толпа поймала меня. Они...

— Да, — сказал Аарон Блауштайн. — Знаю.

— Я прятался в погребе, — сказал Адам.

— Он рассказывал мне, — сказал Аарон Блауштайн.

— Я лежал там на полке, — сказал Адам, — в темноте, и не знал, кто со мной рядом.

Адам помолчал.

— Потом все кончилось. В погребе никого не осталось. Кроме меня и человека рядом со мной на полке. Я слышал его дыхание.

Адам снова помолчал.

— Никаких других звуков не было, — сказал он. — Никого не осталось. Вода перестала течь.

Он помолчал, задумавшись.

— Знаете, — наконец заговорил он, — что самое странное? Странно, что кто-то, кто-то из этой толпы, когда все было кончено, позаботился закрыть кран.

— Да, — сказал Аарон Блауштайн.

— Я лежал там, на полке, пока над водой не показался свет сквозь щель в двери. Потом я услышал голос человека в темноте, позади меня, шепот. Он сказал: "Ты что-нибудь слышишь?" Я сказал, что нет, и голос сказал: "Давай рискнем".

— Думаю, вам не стоит сейчас об этом говорить, — сказал человек.

— Я слез в воду, — сказал Адам, не обращая внимания на его слова. Воды там оказалось всего лишь до подбородка. Я пробрался к лестнице. Наверху дождался того, второго. Когда он приблизился, я увидел, что это чернокожий. Мы выглянули за дверь. Чернокожий, он пошел первым, пошел не на улицу, а в дом. Лучше бы он повел меня на улицу.

Адам замолчал. На него навалилась невероятная усталость, мысли путались, язык одеревенел. С большой осторожностью он опустился на подушку.

— Понимаете, — сказал он чуть погодя, — этим же путем убегали остальные, те, кто выбрался из погреба. Вернее, пытались. Они так и остались лежать там.

Высокий человек в черном халате подошел ближе к кровати.

— Не разговаривай больше, — сказал он. — Доктор придет с минуты на минуту. Он сказал, что опасности нет, но хотел зайти сегодня вечером, удостовериться. — Раздался приглушенный звонок. Хозяин обернулся к двери. Это, должно быть, как раз он.

Он подошел к двери и взялся за ручку.

— Постарайся не волноваться, — сказал он. — Постарайся ни о чем не думать. Тебе здесь рады. Я был... Я друг твоего дяди.

Он отворил дверь и вышел, оставив её открытой для врача.

Адам услышал в холле шаги, они приближались.

Никакой опасности, подтвердил доктор, и ушел. Вошел слуга, положил тапочки и халат на табуретку у кровати, на стул повесил одежду, сказал, что хозяин надеется видеть его внизу, если он захочет спуститься, показал примыкающую ванную комнату, наполнил ванну водой и удалился. Адам выкупался и подошел к приготовленной для него одежде. Натянул льняные кальсоны, отметив добротность шитья, потом майку. Надел брюки из тонкого черного сукна с шелковой отделкой, их поддерживали черные шелковые подтяжки. Надел белую льняную рубашку с золотыми запонками, потом — воротничок, голубой галстук, кожаный жилет, и сюртук — темно-серый, шерстяной, но мягкий и странно легкий. Потом заметил ботинки, его собственные ботинки. Они стояли рядышком, аккуратно высушенные, смазанные жиром после воды и начищенные гуталином.

Он глядел на ботинок, ботинок, который успели рассмотреть, наверное, все обитатели этого дома. Интересно, кто снимал ботинок с его ноги после того, как он потерял сознание. Он представил себе слугу, который склонялся над кроватью, чтобы разуть его. Представил, с каким недоумением этот посторонний человек разглядывал ботинок.

На секунду, одну только секунду, прокатилась по телу волна убийственного гнева. Попробовал бы этот человек сейчас войти!

Затем гнев прошел. Осталась легкая дурнота. В этой роскошной комнате, где уже включили освещение, Адам сел и натянул на левую ногу черный шелковый носок, потом надел ботинок. И правый надел.

Поднявшись, заметил свое отражение в высоком зеркале комода. С удивлением увидел подтянутую фигуру в элегантном сером сюртуке и белоснежной сияющей рубашке. Увидел высоко поднятую голову, влажные после купания черные волосы слегка курчавились вокруг ладно слепленного черепа, голубые глаза оживленно горели, прямой нос, четкую линию подбородка. А что, — подумал он, дивясь, — ведь я красавчик!

И стоя перед зеркалом, вдруг ощутил в самой глубине своего существа, как ширятся перед ним перспективы богатого, блаженного будущего. Он развернул плечи и с грациозным очарованием улыбнулся своему отражению.

Вдруг закрыл лицо ладонями, заслоняясь. Не хочу быть таким порочным, подумал он.

Ибо это порочно, подумал он.

Он стоял и думал о трупе, висящем на фонаре под вечереющим небом. Думал о том, что нельзя улыбаться своему отражению в мире, где такое могло случиться. Он убрал от лица руки и поглядел вниз, на левую ногу.