Филипп Эриа - Испорченные дети

Мое появление в гостиной второго этажа, где уже собрались все родные, не вызвало ни одного возгласа. Постарались даже не прерывать разговора. Тетя Эмма, сгруппировавшая вокруг бабуси большинство присутствующих, поспешно залопотала что-то.

Симон, симметрии ради стоявший в противоположном конце комнаты, продолжал или начал разговор с нашими двоюродными братьями, которые всегда прислушивались к нему с уважением.

- Познакомившись с вновь принятыми законами, - разглагольствовал он, невольно приходишь к мысли, что их творцы просто не знают, что такое право наследования, по крайней мере не знают на личном опыте. И эти люди стоят у власти! Ага! - добавил он, повернувшись ко мне. И сказал, умышленно не меняя тона: - А вот и Агнесса.

Все получилось даже забавно. Очень уж было ясно, что здесь не обошлось без режиссера, который точно разработал всю мизансцену комедии. Старые и малые кинули на меня если не презрительный, то, во всяком случае, небрежный взгляд, сказали "добрый вечер", а не "здравствуй" и стали вести себя так, будто я не пробыла два года в Америке, а съездила на субботу и воскресенье в Фонтенбло.

Однако случилось нечто непредусмотренное программой. Тетя Луиза неуверенным, как мне показалось, шагом пересекла гостиную.

- Агнесса, деточка, - сказала она.- Как же я рада тебя видеть!

Она по-настоящему поцеловала меня и среди всеобщего ледяного молчания вернулась в свой уголок. Каждый невольно подумал про себя, какую взбучку готовит ей тетя Эмма. И каждый не спешил прервать молчание, отчего робкая выходка тети Луизы принимала характер чуть ли не демонстрации. К счастью, появился старик Эмиль с сообщением, что "кушать подано".

Мне отвели теперь за столом новое место. Многие из молодого поколения нашей семьи достигли во время моего отсутствия того возраста, когда уже можно сажать детей за взрослый стол. Это подкрепление не расстроило установившегося в центре стола порядка, зато по углам образовались совсем новые группировки. Меня посадили между одним моим кузеном и старшим из моих племянников. Неподалеку очутилась моя двоюродная сестра Женевьева и моя младшая невестка Элен-Валентин.

Ибо надо вам сказать, что если многочисленные представители мужской половины нашего семейства отличались друг от друга именами, а также тем, что один назывался дядя, другой кузен, третий племянник, то с их женами дело обстояло не так просто. Наше семейство слишком кичилось своим именем и не могло стерпеть, чтобы к фамилии мужа прибавлялась еще и девичья фамилия жены. Выходя замуж, девицы становились Буссарделями, что сводило на нет их собственное происхождение. Хорошо бы выглядела по соседству с тремя этими слогами любая фамилия, присоединенная с помощью брачных уз, да и для чего все это, зачем подражать людям, которые, назвав себя Дюран-Мишар или Морэн-Дюваль, воображают, будто стали невесть кем. Поэтому-то у нас просто-напросто присоединяли имя жены к имени мужа. Фамилия Буссардель подразумевалась.

Мои невестки, и кузины именовались, скажем, Элен-Валентин или Сюзанна-Гастон. Были среди нас две, Жанны: Жанна-Симон и Жанна-Поль. Моя мать тоже звалась Мари-Фердинанд. Почти все они так и подписывались, совсем как другие прославленные в истории жены ставили своя подписи: Ла Вернь-Лафайет или Полатрон-Полиньяк.

Поскольку состав обедающих на конце стола заметно омолодился, я надеялась, что в обществе моих ближайших соседей я обнаружу больше непосредственности и доброй воли: смогу поговорить с ними об Америке. Я вдруг почувствовала в себе талант рассказчицы. О нет, вовсе я не искала случая блеснуть, особенно перед этой аудиторией, состоявшей из юных домоседов, которых нетрудно удивить. Нет. Мне просто хотелось поговорить о стране, которую я только что покинула, произнести названия двух-трех городов, несколько американских имен. Я была совсем как те влюбленные особы, которые любыми окольными путями со всей наивностью стараются повернуть беседу на предмет, интересующий лишь их одних, чтобы иметь возможность повторить дорогие сердцу слова, назвать походя имя одного "приятеля", словом, выдать себя наконец...

Но никто из моих соседей не собирался меня расспрашивать. Мальчики, конечно, просто не смели или дичились. Я не могла поверить, что их совсем не интересовало мое путешествие. Я решила заговорить первая.

Но не успела. Тетя Эмма демонстративно положила ложку в тарелку супа, который, очевидно, намеревалась доесть потом. И спросила:

- Ну-ка, угадайте, что случилось со мной в автобусе?

Она метнула быстрый взгляд сначала налево, потом направо, призывая ко вниманию весь стол. Приходилось слушать.

- Ох, дорогая моя Эмма, - с наигранным испугом воскликнула мама. Надеюсь, ничего страшного не произошло?

- Только потому, что я проявила твердость характера.

- О, еще бы, мы же тебя знаем, - почтительно вставила мама.

Когда все замолчали, тетя снова принялась за суп.

Она не засовывала ложку прямо в рот, как простонародье; будучи деликатного воспитания, она приставляла ее к краешку губ и потом довольно энергично втягивала жидкость, сопровождая эту операцию звуком, напоминавшим бульканье кипящей воды в чайнике. Мы ждали.

- Так вот;-- проговорила она наконец.- Я села на "S".

И она очистила тарелку до конца.

Тетя Эмма просто обожала городской транспорт. Хотя при особняке Буссарделей имелось три машины, тетя никогда не пользовалась ни одной. Иной раз, когда она после своих поездок по Парижу возвращалась, по ее уверениям, без ног, я спрашивала: "А почему ты не велела подать лимузин?" Тетя отвечала: "Потому что это ни к чему!" - таким тоном, как будто приводила неоспоримый довод, например сообщала: "Потому что машину продали".

На самом же деле городской транспорт служил ей развлечением. Праздная и болтливая, она не знала, как убить бремя, и боялась, что день окончится слишком рано. Кроме того, в автобусах она не страшилась никаких несчастных случаев. В автобусе, по ее словам, она чувствовала себя увереннее всего. А такси, которые она звала гробами, тетя прямо-таки ненавидела. Там всякие миазмы, да еще не известно, в руки какого шофера вручаешь свою жизнь. Поэтому она предпочитала общественный транспорт.

К тому же тетя принадлежала к числу тех особ, которые постоянно заводят склоки в магазинах, в банках, в метро. Но, излюбленное поле деятельности представляли для нее автобусы. Тем более что там она приобщалась к человечеству.

Там она узнавала тысячи вещей, которых даже вообразить не могла. Для нее не существовало людей, не случалось никаких событий, если только о них не доводили до ее сведения. Газеты она читала редко, зато слушала все разговоры. Так, она восклицала: "А знаете, что сказала вчера дама в 37-м автобусе? Что в Испании люди умирают от голода". А до того времени этого вопроса для нее не существовало.