Филипп Эриа - Испорченные дети

Как мне ни тяжело следовать штампам, согласно которым Лион должен был непременно встретить меня дождем, однако истина обязывает меня сказать: когда я прибыла в Лион, действительно начинал накрапывать дождь.

Сверх того, мне попался шофер, который, должно быть, считал делом чести избегать набережных; таким образом, я проникла в город через улицы, которые не имели выхода к реке и где из-за дождя и тумана уже в полдень было почти совсем темно.

Официантки в ресторане, хотя и не занятые в такой ранний час, но уже во всеоружии, тотчас отвели меня к единственному клиенту, который, видимо, предупредил их о моем приезде. Ксавье сидел под фотографическим портретом матушки Брико, почти в натуральную величину, где она была изображена в классическом костюме поварихи начала века.

Ксавье мирно читал газету. Мне вдруг почему-то показалось, что ждет он меня здесь давным-давно, многие дни и недели, быть может, еще с тех времен, когда мы почти не знали друг друга.

Я приблизилась, стараясь не стучать каблуками, чтобы не прерывать его чтения, и молча встала возле столика. Он поднял голову, увидел меня, улыбнулся, вскочил и расцеловал меня в обе щеки. Все это он проделал, не говоря ни слова. Наконец открыл рот и осведомился, нравится ли мне выбранный им столик.

- Можно было бы спросить отдельный кабинет, - пояснил он. - Но сейчас в этом зале мы еще долго будем одни.

Я села напротив него. Особенно я радовалась тому, что наше свидание и моя исповедь не будут окружены тайной и секретами. Я боялась неожиданных и ненужных эмоций из стыдливости, из благоразумия и, пожалуй, из тактических соображений. А эта общая зала, эти официантки, попросту говоря, прислуга, этот портрет прославленной поварихи, которая, казалось, бдит над нами, уж никак не благоприятствовали излиянию чувств. Разговор пойдет здесь в чисто практическом плане, а ведь это единственная возможность найти нужное решение.

Ксавье заказал коктейль. Я посмотрела на него. За время нашей разлуки он снова загорел, хотя в Париже оказалось достаточно всего нескольких недель, чтобы загар полностью сошел. Однако прежний высокогорный и слишком, пожалуй, резкий загар сменился морским, более золотистым и мягким; и голубые глаза его казались сейчас двумя озерцами синей воды.

Отвечая на вопросы Ксавье, я заверила его, что ничуть не устала от путешествия.

- Я ведь приехала на курьерском: надо же не отставать от века.

Мы помолчали. Должна ли я была вот так сразу открыть свой секрет? Оказывается, нет. Потому что Ксавье, не дав мне времени задать ему вопрос, поспешно заговорил о своей жизни на острове.

Все наладилось в первые же дни. Жена рыбака, славная женщина, приходит к нему по утрам, делает уборку и готовит. Но вечерами она уходит, иной раз позже, иной раз раньше, смотря по тому, когда кончит работу; и Ксавье ночует один во всем доме.

- Дом не из красивых, - признался он.- У меня есть кое-какие идеи: хочу его приукрасить. Можно изменить форму крыши, пристроить флигель и выкрасить стены снаружи в темно-красный цвет, а ставни сделать светло-красные. Как твое мнение?

- Откуда же я могу знать?..

- Погоди-ка, - сказал он.- У меня есть маленькая фотография.

Он протянул мне карточку. Я увидела самое обыкновенное, прямоугольное здание; единственной его особенностью были слишком узкие и слишком высокие окна.

- Знаешь, он не производит впечатление дома, глядящего на морские просторы.

- Его нарочно построили в защищенном месте. Если тебя не пугают громкие слова, так знай, что это скорее резиденция, нежели рыбачий домик.

Я рассматривала фотографию, еще не зная, увижу ли когда-нибудь это жилище, переступлю ли через его порог.

Ксавье добавил с улыбкой:

- Резиденция, никогда не бывшая резиденцией. По утверждениям старожилов, до меня там никто не ночевал.

Тень тети Эммы, дарительницы мыса Байю, упала на фотографию. Но только для меня одной. Должно быть, Ксавье из благоразумия или наивности старался не замечать, что в щедрости его крестной таится самое неприкрытое тщеславие и самое неприкрытое равнодушие. Напротив, без всякой задней мысли он продолжал рассказ о задуманных переменах, объяснил мне, что пустырь можно будет превратить в площадку, а в пристройке можно будет устроить ванную.

- В нынешнем году, - добавил он, смеясь, - все водные процедуры ограничиваются душем на открытом воздухе. И, поверь мне, я никого этим не смущаю: в разгар сезона, когда наши островитяне ездят на материк, на Лазурный берег, они еще не такого могут наглядеться.

- А чем ты занимаешься, Ксавье, целый день? О том, что ты рыбачишь, я уже знаю.

- Не особенно часто. Времени нет. По дому столько работы. Да и кругом тоже. Я намереваюсь разбить виноградник. Если бы в низинах было больше влаги, стал бы разводить "телячью ногу"... Во всяком случае, сделаю опыты.

- Какую "телячью ногу"? Что это такое?

Он широко открыл глаза; до чего же бестолковы эти жители континента. И пояснил:

- Обыкновенный аром.

Я улыбнулась, прося прощения за свое невежество. Подали завтрак.

- Все равно, - сказала я, - вот так вот одному все время...

Я положила в рот кусочек знаменитой кнели. И снова не без злости подумала о тете Эмме. Я спросила:

- Ксавье, значит, ты любишь жить в одиночестве?

Он просто ответил:

- Сам не знаю.

- Как так не знаешь?

- Вот так и не знаю, Агнесса: я слишком привык.

Завтрак подходил к концу. А я еще ничего не сказала. Ни на минуту я не забывала, ради какой исповеди потребовала безотлагательной встречи вытащила Ксавье с его острова.

И сама проделала немалый путь. Однако я с минуты на минуту откладывала свое признание и сейчас еще медлила.

Говоря откровенно, я почти совсем перестала волноваться. Я уже знала: все устроится. Каким образом? А вот это мне было неизвестно. Но в конце концов не это же самое главное.

Тем не менее, ощущение относительного спокойствия не переставало меня удивлять. Бывают дни, когда порой спрашиваешь себя: "Да что это со мной сегодня? Откуда эта смутная неотступная печаль, эта тревога?" Так вот и теперь я чувствовала, что здесь со мною рядом другая Агнесса, Агнесса, уверенная в себе, Агнесса-оптимистка, которая понимает что-то, чего не хочет мне поведать.

Однако пора было начинать разговор. Я почти жалела о том, что во время обеда не испытывала никаких неприятных ощущения, как накануне. Если бы я, скажем побледнела, мой спутник, возможно, догадался бы обо всем; во всяком случае, мне пришлось бы все ему объяснять.

Я отхлебнула кофе, он оказался превосходным, и я сказала об этом Ксавье. Потом попросила у него сигарету. Он протянул мне зажигалку; прикуривая, я нагнулась над столом. Я оперлась локтем о стол и осталась сидеть в этой позе; потом выпустила струйку дыме и произнесла: