Филипп Эриа - Испорченные дети

Он сел рядом со мною в такси. Я сказала шоферу, куда ехать. Видно, такова уж я от рождения, но меня обрадовал выбор Нормана. Хорошо, что он не попросил отвезти его сначала на Елисейские поля, или на Бульвары, или в квартал Пигаль.

- Если хотите, Норман, я буду вашим гидом. Покажу вам уголки, которых никто не знает, старинные особняки, которые, очевидно, в вашем списке не значатся. И непременно свезу вас в Версаль.

- О! Версаль у меня записан.

- Не сомневаюсь...

Прижавшись лицом к стеклу машины, Норман открывал для себя Париж. Я спросила:

- А сколько времени вы здесь пробудете?

- Всего три дня! Но, вернувшись из Тироля, побуду здесь подольше. Вы знаете, я еду в Тироль изучать местную архитектуру. Сейчас речь идет о том, чтобы выстроить тирольскую деревню на берегу озера Хантингтон. В конце концов моя работа на Биг Бэр имела огромный успех...

Еще накануне я выслушала бы это название, не потеряв душевного равновесия. Но вот Норман приехал из Америки. И сейчас эти два слова вызвали во мне какой-то тайный отзвук. Я схватила своего спутника за руку, чтобы не дать ему кончить фразу, и произнесла:

- Норман, у меня к вам просьба: не говорите со мной о Биг Бэр.

Слезы выступили у меня на глазах. Я отвернулась к окну. Теперь Норман не мог заметить моего смятения; тем более что его отвлекало зрелище парижских улиц. Поэтому я без помех докончила:

- И об университете Беркли, я о Сан-Франциско, и о тихоокеанских пляжах.

Я проснулась утром в чужой постели, чувствуя тяжесть в веках, ломоту во всем теле, а на губах вкус пепла.

Я, которая всегда гордилась тем, что в конце концов делала то, что хотела, я, которая с самого детства равно принимала любые последствия любых своих поступков, я, которая в буквальном смысле слова не знала, что такое раскаяние, - я сейчас не могла заставить молчать горький упрек, зревший в моей душе. На что же я, в сущности, надеялась?

Конечно, внезапное появление Нормана меня потрясло. Я не могла этого предвидеть, возможно, даже не хотела, и тем не менее мне показалось, что оно несет ответ на сотни туманных вопросов, избавит от множества мелких трудностей, в которых я барахталась. Подобно любому человеку, раздираемому двумя противоположными силами и не знающему, не решившему еще для себя, какая из этих сил ему предпочтительнее, я сразу же ухватилась за этот случай, дарованный мне судьбою. А вдруг именно он и есть? Ведь сама я ничего не предпринимала для этого, и однако ж... "А вдруг это знамение..." Отговорка слабых! Я дошла уже и до таких уловок.

Неужели я впрямь надеялась, что из этой встречи может воспоследовать нечто счастливое? Каковы были мои намерения, чем я обольщала себя? Вернуть себе Нормана? Позволить Норману увезти меня с собой? Оправдать худшие опасения моей семьи, которая уже успокоилась насчет моего брака с американцем?

Или самым банальным образом, безотчетно, инстинктивно я не сумела смирить волнение, когда неожиданно появился мой индеец? Ждала ли я прикосновения этих губ, объятия этих рук, предчувствовала ли я, что эта ночь вернет мне хотя бы наслаждения тех ночей?

Только их "она мне и вернула.

А он, сейчас, когда проснется, что подумает он? Ибо и это тоже было важно. Как истолкует себе мой бывший друг эту непоследовательность, этот рецидив?

Мне удалось пройти в ванную комнату, не разбудив Нормана. Когда я, одетая, вернулась в номер, Норман в пижаме делал утреннюю зарядку. Он прервал свое занятие и помог мне надеть пальто, которое я сняла с вешалки. Но я не вышла из номера, а, как была в шляпке, в перчатках, в пальто, опустилась в кресло. И заговорила непринужденным тоном:

- Знаете, Норман, я не могу быть с вами все эти дни... Впрочем, в Париже у вас есть, конечно, еще знакомые, кроме меня, а если у человека в распоряжении всего лишь три дня... Правда, когда вы вернетесь из Тироля, вас не так будут рвать на части, но, к великому моему сожалению, боюсь, что меня здесь в это время не будете. Конечно, вы можете всегда позвонить мне, если захотите; если меня не окажется дома, мне передадут. Но главное, я не хочу, чтобы вы думали, будто обязаны...

Мне не удалось докончить фразу.

- К чему вы мне все это говорите, Эгнис?

- Но ведь... - прямота Нормана, от которой я уже успела отвыкнуть, лишь усугубила мое замешательство. - ...Но ведь наш вчерашний вечер... мое присутствие здесь... может создать впечатление, что я передумала, Норман, что я хочу вернуть...

Я попыталась улыбнуться. Боюсь, что результат моих усилий был не из блестящих. Норман протянул руку, желая меня прервать. Но я быстро договорила:

- Нет, нет... В конце концов это уже не так трудно сказать. С тех пор как мы расстались, я много думала о нас обоих. И я по-прежнему убеждена... Благоразумие подсказывает, что... Нас разделяет слишком многое, Норман!

- Мы уже все это друг другу сказали...

Жалким моим усилиям он противопоставлял здравую логику.

- Да, Норман, я знаю... Но я была бы просто в отчаянии, если бы вы на меня рассердились... И если бы вы ошибочно сочли, что...

Увязнув в иносказаниях, я неопределенно обвела рукой комнату, где мы еще находились вдвоем.

- Никакого недоразумения здесь нет, - сказал Норман.

Я подняла на него глаза. Он стоял передо мной со своим обычным видом человека, олицетворяющего высший разум. На мгновение я забыла эту пижаму, эту постель, этот номер, ранние уличные шумы, хотя я никогда не думала, что сюда в номер могут проникнуть звуки извне. Тот, что стоял передо мной, остался все тем же юным чародеем. Какие неожиданные слова скажет он, какую разгадку узнаю я сейчас? Он сказал:

- Я так все и понял. Впрочем, я помолвлен.

Мне удалось молчать не больше минуты, и я сумела обратить себе на пользу американские обычаи, которые, к счастью, не предоставляют в распоряжение человека особого выбора формул.

- О! В самом деле! - произнесла я.- Примите мои поздравления, Норман.

- Благодарю вас.

- А я ее знаю?

- Нет. Я сам познакомился с ней два месяца назад.

Я очутилась на улице. Не помню, как я распрощалась с Норманом, как спустилась по лестнице, как вышла из отеля.

Когда через четыре или пять недель мой американский друг снова прибыл в Париж, он позвонил на авеню Ван-Дейка, и я велела сказать, что меня нет дома, он не стал расспрашивать слугу и ограничился тем, что назвал отель, в котором он останавливался в первый свой приезд. Я не решилась ни позвонить, ни тем более пойти туда. Я уже знала, что еще долго после его отъезда я буду избегать этой части улицы Сен-Лазар.

На следующее утро я послала ему пневматичку, желая во что бы то ни стало избежать новой встречи, и сослалась на семейные обязанности, требовавшие отлучек.

Я сама отнесла на почту эту ложь. Она была недостойна меня, я это знала, недостойна Нормана и особенно наших счастливых дней. Но что поделаешь!..