Филипп Эриа - Семья Буссардель

Как раз тут все Клапье, включая самого графа, молодого Ахилла Клапье и четырех родственников, приглашенных к обеду, попросили разрешения как следует осмотреть дом. Всех восхитили его внутренняя отделка и обстановка, на которых, однако, уже не лежало отпечатка вкусов Теодорины. Муж предлагал ей руководить отделкой комнат, но с самого же начала работ она отказалась. Увидев планы архитекторов, наброски многочисленных орнаментов и скульптур, которые должны были украшать фасады, она стала просить мужа договариваться с декораторами без нее.

- Я знаю, что такое стиль Ренессанс, стиль Людовика XV, Людовика XVI, сказала она, - но ничего не понимаю в нынешнем стиле, в нем все прежние стили переиначены, перемешаны.

Она попросила только, чтобы ее будуар, расположенный на втором этаже, отделали в стиле Людовика XVI, в чистейшем стиле Людовика XVI, и употребили там вывезенные из особняка Вилетта камины из синего мрамора с белыми прожилками и барельефы над дверьми, изображавшие музыкальные инструменты, она их очень любила.

Зато во всех остальных комнатах подрядчики дали полную волю своей изобретательности. Они понаставили колонн и колоннок, развернули целую симфонию мраморов, прилепили бронзовые аппликации, понатыкали повсюду узорчатые перила кованого железа, протянули выпуклые карнизы, разбросали везде лепные украшения, все раскрасили, позолотили, отлакировали, обтянули стены штофом, задрапировали окна и двери бархатом, придали каждой комнате особый стиль, исказив его, однако, какими-нибудь странностями, довольно, впрочем, однообразными, превратили особняк в нечто лоскутное, пестрое, как это свойственно упадочническим эпохам. Посетитель, шествуя по анфиладе комнат нижнего этажа, переходил от новшеств, неумело украденных у Лефюэля, к реставрации фантастического средневековья, от дворца Тюильри к феодальному замку Пьерфон. Среди всей этой кричащей роскоши, мешанины и путаницы будуар Теодорины на втором этаже представлял собою тихий уголок, где царили нежные тона, чистые линии, гармонические пропорции, вещи действительно ценные; в этом безвкусном особняке он жил своей особой, потаенной жизнью, какою жила сама Теодорина среди Буссарделей.

Гораздо больше матери интересовался работами декораторов Амори Буссардель. У третьего сына биржевого маклера еще в детстве проявилась склонность к живописи, и после окончания коллежа способности его получили широкое развитие. Уроки, которые ему поначалу с великой готовностью давала тетя Лилина, довольно скоро были прерваны. Ученик быстро догнал учительницу, и старая дева, обиженная критическим отношением к ее крохоборческому мастерству, в конце концов рассорилась с дерзким юнцом, вообразившим, что он знает больше, чем она, и во всеуслышание отреклась от него.

Рано проявившиеся дарования юного художника сначала доставляли Буссарделю поверхностное удовлетворение самолюбия, подобно тому приятному чувству, которое испытывают все родители, когда хвалят их детей за миловидность, цветущее здоровье, изящные манеры или за школьные успехи. В сущности говоря, "призвание" Амори не очень-то нравилось отцу, который при всей гибкости своей далеко не заурядной натуры, способности многое понять и почувствовать ровно ничего не смыслил в искусстве. С первых же своих шагов в светском обществе он прекрасно уловил, что даже самые положительные люди, когда они сидят за столом на званом обеде или собираются вокруг чайного столика или подносов с рюмками и бутылками ликеров, любят поговорить об искусстве и литературе; в девяти случаях из десяти разговор завязывался о книжных новинках, о новых театральных постановках, о концертах, выставках, музеях. Фердинанд Буссардель плохо понимал, чем вызвано столь распространенное, столь частое явление, и видел в нем просто кривляние и притворство; он не мог допустить мысли, что интерес к этим вопросам действительно представляет собою почву, на которой должны объединяться избранные умы, как это внушали ему собеседники своими высокопарными разглагольствованиями. Но он все же понимал, что нельзя открыто выражать свое равнодушие к искусству: это повредит ему во мнении общества. И когда он увидел, что Амори в шестнадцать лет может принять участие в такого рода разговорах и спорах, способен заинтересовать собеседников любопытными сведениями, привести занятные и иногда убедительные доводы, вопрос о наклонностях сына предстал перед ним в другом свете. Он почувствовал свой долг в отношении Амори. "Я, пожалуй, окажусь обывателем, если загорожу ему дорогу. Старший сын женился, и средний скоро женится, можно младшему не связывать руки". По его убеждению, служение искусству было несовместимо с узами брака; о профессии художника он составил себе произвольное и весьма игривое представление, в котором фигурировали голые натурщицы, плохо скрытые ширмами, или же светские дамы, одетые в три часа дня в бальное платье и позирующие портретисту в приятном уединении.

Было решено, что Амори, не пренебрегая школьными занятиями и экзаменами, будет серьезно работать "в живописи".

- Только смотри и не заговаривай о поступлении в Школу изящных искусств! - говорил ему отец так же, как благовоспитанной девице позволяют учиться петь, не разрешая ей, однако, поступить в консерваторию. - Все эти школы изящных искусств - преддверие к жизни богемы.

Он сам выбрал сыну учителя - художника Кабанеля, в сорок лет уже избранного в Академию, причисленного к мастерам исторического жанра, но писавшего портрет за портретом с видных и богатых особ и таким образом сохранявшего связи в хорошем обществе.

В мастерской Кабанеля Амори вел себя так же, как вел он себя на юридическом факультете, так же, как вел себя его брат Эдгар, сестры, кузены и кузины и даже маленькие племянники и племянницы на каждом этапе своего образования. Все юные Буссардели были примерными учениками; их родители привыкли, что они приносят хорошие отметки и получают награды за успехи; это стало принципом, семейной традицией, установленной предшествовавшим поколением во времена пребывания на улице Сент-Круа под благодушным руководством родоначальника - Флорами Буссарделя. Более того, рано развившееся чувство собственного достоинства, сознание своего долга перед самим собой, гордость именем, которое они носили, удерживали этих детей от шумных шалостей и проказ, столь естественных для мальчиков и девочек их возраста. Даже Викторен после нескольких мучительных лет, воспоминание о которых уже стиралось, остепенился и пошел по общей для всех Буссарделей дорожке.

Казалось, сама природа покровительствовала биржевому маклеру Буссарделю, наделив его детей отменным здоровьем. Даже слабогрудый Эдгар, которого он хотел женить, чувствовал себя лучше. Пребывание в Гиере не дало ожидаемых результатов, тогда отец решил передать больного сына в руки других врачей, те послали его в Швейцарию и заставили своего пациента всю зиму спать в хлеву. Воздух, которым дышали шесть крупных молочных коров, - а их ввиду дурной погоды не выпускали из хлева - оказал на пораженные чахоткой легкие более целительное действие, чем южное солнце и стаканы бычьей крови. Прожив в горах год и восемь месяцев, Эдгар уже мог вернуться в Париж.